Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
— А этого я и сам не понимаю... — смущенный не столько вопросом, сколько взглядом этих огромных глаз, пробормотал Нечаенко.
— Вся шахта на этот рекорд работала, — волнуясь, продолжал Воронько. — Один участок вовсе угля не качал: порожняка не было. Все под Забару отдали. Там, говорят, такое делалось! — он махнул кепкой в кулаке. — Я людей спрашивал: как же вы допустили? А они только в затылке чешут: товарищ Рудин, мол, приказал, чтоб было триста, хоть сдохни! — И он опять посмотрел на Нечаенко.
Но теперь Нечаенко промолчал, и Андрей, не дождавшись ответа, стал рассказывать дальше.
— Теперь товарищ Рудин требует, чтоб было пятьсот. На митинге тут же и сказал. Я сам слышал. Очень Забару хвалил, а нас срамил. Хваленая, говорит, «Мария» теперь у вас далеко в хвосте.
— А тебе, что ж, за «Крутую Марию» обидно?
— Зачем? Мне за их шахту обидно. Совсем шахту загубят. — Он помолчал немного, потом вдруг воскликнул, весь подаваясь вперед, к Нечаенко: — Николай Остапович! Что же это товарищ Рудин делает, а? — его голос задрожал. — Соревнование у нас или цирк? Как петухов стравливает... Разве ж это правильно?
— Неправильно... — не глядя на него, тусклым голосом ответил Нечаенко.
— Так что ж делать, а, Николай Остапович?
Нечаенко ответил не сразу.
— Ты говорил об этом с парторгом на «Красном партизане»? — наконец, тихо спросил он.
— Нет.
— Почему?
— Я ему человек неизвестный... Еще скажут: зачем в чужие дела мешаешься? Знай, мол, свою шахту.
— Да кто же тебе такое может сказать?
Андрей промолчал,
— Нет, мы будем вмешиваться в чужие дела! — сказал Нечаенко. — Для нас чужих дел нету.
Так ведь товарищ Рудин!..
— Ну и что ж. что Рудин? А если б я, парторг ЦК, творил безобразия, ты что же, молчал бы? Молчал?
— Нет... — чуть слышно прошептал Андрей.
— И правильно! И я не смею молчать!.. А если надо, так и в обком партии и в ЦК напишем!.. — Он вдруг встал, быстро подошел к несгораемому шкафу, что-то взял там, вернулся и протянул Андрею какую-то бумагу.
— Читай! — приказал он.
— Что это?
— Телеграмма товарища Орджоникидзе. Сегодня получили. Читай вслух.
Андрей стал читать, но на первых же словах запнулся. В начале телеграммы перечислялись имена зачинателей нового движения. Это было и радостно и немного жутко читать... «Значит, товарищ Серго знает про нас? Знает? Может быть, и товарищ Сталин знает?!»
— Дальше читай! — сказал Нечаенко.
Андрей стал читать дальше:
— «Это замечательное движение героев угольного Донбасса, большевиков партийных и непартийных, — новое блестящее доказательство, какими огромными возможностями мы располагаем и как отстали от жизни те горе-руководители, которые только и ищут объективных причин для оправдания своей плохой работы, плохого руководства.
Теперь весь вопрос в том, чтобы... организовать работу по добыче угля и поднять на новую высоту производительность труда во всем Донбассе и во всех угольных бассейнах. Работа этих товарищей опрокидывает все старые представления о нормах выработки забойщика. Нет сомнения, что их примеру последуют машинисты врубовых машин и электровозов, а также навальщики и коногоны, а инженерно-технический персонал возглавит и организует это дело.
Надо сейчас же ваяться за организацию откатки и подготовительных работ, чтобы это не сорвало работу забойщиков. Я не скрою, что сильно опасаюсь, что это движение встретит со стороны некоторых отсталых руководителей обывательский скептицизм, что на деле будет означать саботаж. Таких горе-руководителей немедленно мало отстранять».
— Слышишь? — крикнул Нечаенко. — Ну, что теперь скажешь?
Тут товарищ Серго об откатке предупреждает нас, — сказал, морща лоб. Андрей. — Сколько раз уж мы про эту откатку говорили, Николай Остапович! — прибавил он с упреком.
— Он не только об откатке нас предупреждает. Понял ты слова об обывательском скептицизме? Что такое «скептик», знаешь?
— Ну... это, которые — маловеры. Так, что ли?
— Да-а... — засмеялся Нечаенко. — Всякие бывают! Бывают даже скептики-энтузиасты. Вернее, прикидывающиеся энтузиастами. Вот мы на скептиков в бой и пойдем. Так, что ли, Андрей?..
Только через час Андрей ушел от Нечаенко. В поселке было уже совсем темно: погасли огни в окнах; луна схоронилась за тучами; собирался дождь, но собирался как-то нерешительно, нехотя, задумчиво. И ветра не было для того, чтоб вытрясти из туч влагу на землю либо вовсе тучи разогнать и очистить небо.
Андрей пошел домой. Шел он не торопясь. Надо было подумать, медленно и спокойно перетереть события дня, а их было много. Вот телеграмма Серго... Андрей больше всего о ней думал. «Значит, там подробно знают о наших делах, о каждом из нас знают... И если я завтра выступлю на партийном собрании против Рудина — там тоже узнают. А если смолчу? — вдруг спросил он себя. — Рудин уж небось отрапортовал о рекорде Забары. И обманул товарища Серго. Как же молчать? Но почему я должен выступать? Я ж свое сделал — довел до Нечаенко... Да и на «Красном партизане» свои коммунисты есть, они тоже молчать не будут». Но он уже чувствовал, как легла на его душу ответственность за соседнюю шахту, и знал, что, рассказав обо всем Нечаенко, он не сложил той ответственности с себя, а только признал, что она есть и что он сам это понимает...
Думал Андрей об этом и на следующий день. А за час до собрания чуть было не поссорился с Виктором.
В общежитие принесли сегодняшний номер районной газеты. Виктор нетерпеливо схватил его — теперь он газеты читал жадно, — прочел и скривился.
— Вот полюбуйся! — крикнул он Андрею. — Мудрите вы все с Нечаенко... А нам вже ворота дегтем мажут.
— Покажи, что там? — тихо попросил Андрей. Он брился у зеркальца.
Виктор швырнул ему развернутую газету. Сразу бросился в глаза большой заголовок: «Мировой рекорд Забары!» Дальше можно было не читать. Андрей стал спокойно намыливать щеку.
Но его спокойствие только пуще взбесило Виктора.
— Так вот не буду ж я больше молчать! — бешено закричал он. — Отчего вы мне условий не даете? Та я б... Вот сегодня прямо все и скажу на собрании.
— И неправильно сделаешь!
— А мне плевать, правильно или нет. Я передовик, я должен свою марку поддерживать. Раз вы за шахту не болеете...
— Нет, мы болеем за шахту.
— Та где же болеете? — зло захохотал Виктор. — Допускаете, чтоб соседи над нами смеялись.
— А может, соседи не смеются, а плачут от этого рекорда? Ты почем знаешь?