Собрание сочинений в девяти томах. Том 5. Льды возвращаются
Шрифт:
Она предложила отправиться в поездку по веселым местам Нью-Йорка. Я мужественно хотел расплатиться с барменшей, но Лиз не позволила. Барменша нехорошо подмигнула мне. Я сгорал от стыда, но не стал спорить с Лиз. Рука в кармане комкала долларовые бумажки.
Лиз пожелала кутить. И мы кутили с ней, черт возьми! Ведь я не пил еще в Америке со дня возвращения. А в моем организме осела горчайшая соль, которая требовала, чтобы ее растворили в алкоголе.
Я уже не могу припомнить, где мы побывали за эту ночь. Лиз бросила свою машину у первой таверны, мы ездили в моем «кадиллаке». Лиз похвалила его и сказала, что мы поедем в нем в наше свадебное путешествие.
Я гадко промолчал, а она положила мне голову на плечо. Ее волосы нежно пахли. Я поспешил остановиться у какого-то клуба.
Это был тот самый клуб, в который нас с Эллен не хотели пускать. Нас и сейчас не пустили бы, если бы скандаливший тогда со мной распорядитель не узнал Лиз Морган. Он пятился перед нею, его согнутая спина, напомаженный пробор, плоское лицо – все превратилось в липкую улыбку.
Лиз заставила меня сплясать с нею. Тысяча дьяволов и одна ведьма! Она умела плясать, как Эллен!..
Лиз бросалась ко мне с истерически расширенными глазами, дурманящая, как опиум. Я ловил ее, желанную, как удачу… Да, да! Она моей удачей вернулась ко мне, суля снова жизнь и радость. Я возьму ее с деньгами! На ее деньги мы издадим мой дневник… Я переживу этот ужас антиядерного взрыва… Какой гнусный расчет!..
Я сидел за столом, не обращая на Лиз внимания. Я пил виски, джин, ром, пунш, коктейли и пьяно требовал африканского зелья беззубых старух… И я содрогался от воспоминаний об Африке… Я боялся этих воспоминаний… всех воспоминаний…
Лиз приказала принести орхидеи и засыпала ими наш столик. Она что-то объявила во всеуслышание, и к нам подходили респектабельные, сытые люди и поздравляли нас.
Потом она, шатаясь, подошла к роялю. Музыканты вскочили, прижались спинами к стене, слились с нею.
Я никогда не слышал такой игры, никогда!
Лиз упала головой на клавиатуру и заплакала. Я отпаивал ее содовой водой, но она снова потребовала виски.
Выпив, Лиз успокоилась и сказала:
– Мне стало нехорошо… Совсем так, как одной американке, которой я помогла в Московской художественной галерее. Только она ждала ребенка…
Я вздрогнул.
– У нас будут с вами дети, Рой? – спросила Лиз.
Я опять гадко промолчал. Уж лучше бы я заговорил об издании своего дневника.
– Она удивительная, Рой, эта американка. Она пила, как вы сейчас, но была свежа, как после утренней ванны. Мы говорили о вас. Она сама назвала ваше имя… Мы говорили о картине, которую видели в галерее, и она сказала, что хотела бы ехать по снегу в санях, а не ездить на резине по блевотине бетономешалок. Она была экстравагантна, Рой…
Испарина выступила у меня на лбу. Так говорить могла только она! Значит, Лиз встретила ее там, в чужом мире… И она ждет ребенка… нашего ребенка!
– У нас обязательно будут дети, Рой! Я хочу быть самой обыкновенной женщиной, счастливой, не отвергнутой…
Я протрезвел. Только два раза случалось со мной такое: когда босс приказал мне лететь в пекло и когда позвонил превратившийся потом в тень детектив…
– Слушайте, Лиз, – сказал я, кладя свою руку на ее тонкие пальцы.
Она нежно улыбнулась мне.
– Слушайте, Лиз… Я был бы свиньей, если бы не сознался вам, что… женат.
Лиз отдернула руку.
– Вы? Вы женаты, Рой?
– Да, Лиз. Перед богом.
– Это чепуха! Вы разведетесь. Кто она?
– Вам это надо знать? Она… Она смела и отчаянна, она нежна и прекрасна… и она ждет ребенка…
– Молчите. Ваше лицо говорит все без слов. Оно сияет, как реклама кока-колы. Я ненавижу вас.
Лиз встала и пошла пошатываясь.
Я ее не удерживал. Она не оглядывалась.
Подскочил лакей. Я отдал ему все, что у меня оставалось в кармане, все до последнего цента.
Лиз вышла из зала вместе с моими надеждами издать дневник…
Я догнал ее в вестибюле. Хотел все-таки отвезти даму в своем «кадиллаке».
– Уйдите! Вы вернули меня Ральфу Рипплайну. Этого я вам не прощу, – сквозь зубы процедила она, не попадая рукой в рукав манто, которое подавала ей смазливая гардеробщица.
Швейцар сбегал за такси.
Мне нечего было дать ему на чай».
Часть вторая
Цивилизованная дикость
Одна отравленная стрела убьет одну жертву, одна ядерная боеголовка – до миллиона.
Глава первая. Страх и совесть
«Никто не организовывал этот поход, уж положитесь на меня! Меньше всего здесь виноваты коммунисты, на которых пытались потом свалить всю ответственность.
Я стоял на панели в очереди за проклятой бобовой похлебкой. Голодные и промокшие, мы дрожали под проливным дождем. Я не мог спрятаться в своем «кадиллаке», он пристроен был у тротуара где-то на 58-й стрит, а пригонять его к очереди было неловко: слишком он был великолепен для жалкого и голодного безработного, ожидающего своей миски супа.
А тут еще объявили, что похлебки на всех не хватит. Вчера случилось то же самое. Многие из нас не ели более суток. У меня от голода кружилась голова. В кармане не было ни цента. Надежды выручить что-нибудь за пиджак, автомобиль или его запасное колесо не было никакой. Никто не хотел расставаться с деньгами. Нужно было родиться таким олухом, как я, чтобы рискнуть это сделать…
Голодные, узнав, что суп кончился, начали кричать. На панели собралось много народу. Даже счастливчики, которым досталось пойло, не уходили и кричали вместе с нами. Они заботились о том, что будут есть завтра. Да и сегодня своей порцией они насытиться не могли.