Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Романы и повести
Шрифт:
— Но он же умер.
— У него это тоже от одного умершего.
— От какого еще умершего?
— От Цауга.
— Не знаю такого.
— А он это получил от другого, который тоже умер.
— От Бюрки? — предположил я.
Он задумался.
— Нет, — вспомнил он, — от Бургера.
Я не сдавался:
— Может, все-таки от Бюрки?
Он опять задумался.
— У меня плохая память на имена, — сказал он наконец.
— А меня все-таки зовут Рюэгер, — решился я.
— Значит, у тебя тоже плохая память на имена, — упрекнул он меня, — ведь
И он мне протянул что-то. Это оказался ключ Бюрки.
— Кто теперь Администрация?
— Эдингер, — ответил слепой.
— А кто такой Эдингер?
— Не знаю.
Я поднялся, сунув ключ в карман пальто.
— Ну, я пошел, — сообщил я.
— А я остаюсь, — проговорил он, — все равно скоро умру.
Мецгергассе представляла собой кучу щебня, звонница обрушилась.
Когда я добрался до здания правительства, уже наступила ночь, но такая ясная, как будто светила полная луна. У обеих статуй, стоящих перед главным входом, отсутствовали головы. Купол был разбит, по лестнице можно было идти только с большой осторожностью, но зал Большой палаты чудом уцелел, даже чудовищная огромная фреска оказалась невредимой, однако скамьи для депутатов исчезли. А в зале поставили старые, потертые диваны, на которых сидели женщины в несколько потрепанных пеньюарах, некоторые — с голой грудью. Все это скупо освещалось керосиновой лампой. Ложи для зрителей прикрывал занавес. Трибуна для ораторов была на месте. В кресле председателя парламента сидела женщина с круглым энергичным лицом в форме офицера Армии спасения. Пахло луком.
Я в нерешительности остановился у входа в зал.
— Иди сюда, — приказала командирша, — выбирай какую хочешь.
— У меня нет денег, — сказал я.
Женщина удивленно уставилась на меня.
— Сын мой, откуда ты свалился?
— С фронта.
Она удивилась:
— Долго же тебе пришлось добираться сюда. У тебя есть ластик?
— Зачем он?
— Для девочки, конечно. Мы берем то, что нам нужно, конечно, лучше бы точилку для карандашей.
— У меня есть только револьвер, — сказал я.
— Сын мой, давай его сюда, не то мне придется доложить о тебе Администрации.
— Эдингеру?
— Кому ж еще?
— А где Администрация?
— На Айгерплац.
— Это Эдингер приказал устроить здесь бордель?
— Заведение, мой милый!
— Это — заведение?!
— Естественно, — ответила она, — мы ведь облучены, сынок. Мы умрем. Любая радость, доставленная одним из нас другому, — акт божественного милосердия. Я — майор. И я горжусь тем, что моя бригада все это поняла. — Она указала на женщин, расположившихся на потертых диванах. — Обреченные на гибель готовы любить!
— Я ищу Нору, — сообщил я.
Майорша взяла колокольчик, позвонила.
— Нора! — позвала она.
Наверху в дипломатической ложе приоткрылся занавес. Оттуда выглянула Нора.
— Что такое? — спросила она.
— Клиент, — сообщила майорша.
— Я еще занята, — ответила Нора и исчезла за занавесом.
— Она еще на службе, — объяснила майорша.
— Я подожду.
Майорша назвала цену:
— За револьвер.
Я отдал свой револьвер.
— Присаживайся, сын мой, и подожди.
Я уселся на диван между двух женщин. Майорша взяла гитару, прислоненную к ее председательскому креслу, заиграла, и все запели:
В чистоте мы непреложны, Коль душа любовь хранит. Все страдания ничтожны, Если смерть с косой летит. Божий Сын страдал от жажды, Мукой крестною сражен. Бомбой распяты однажды, Мы несчастнее, чем Он.Появилась Нора. Сначала мне показалось, что на руках у нее мальчик, но это был безногий шестидесятилетний инвалид со сморщенным детским личиком.
— Ну вот, попрыгунчик, — сказала Нора, усаживая его на диван, — теперь у тебя будет легче на душе.
— Нора, — сказала майорша, — вот твой следующий клиент.
Нора посмотрела на меня и сделала вид, что не узнала. Под халатом у нее ничего не было.
— Тогда пошли наверх, мой хороший, — сказала Нора и направилась к двери, ведущей на галерею. Я — за ней.
Майорша снова заиграла, и бригада запела:
Божьи девы, дружно — к бою! Проявим веселый пыл! Кто пожертвовал собою, Сладкой вечности вкусил [14] .14
Перевод А. Солянова.
— У тебя есть ключ? — спросила Нора.
Я кивнул.
— Пошли.
Мы медленно продвигались по разрушенному залу под куполом и по крытой галерее к восточному крылу здания. Попали в темный коридор и невольно остановились.
— Ничего не вижу, — сказал я.
— Надо привыкнуть к темноте, что-нибудь всегда можно разглядеть.
Мы стояли не двигаясь.
— Как ты могла! — воскликнул я.
— Что именно?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Она молчала. Темень была непроницаемая.
— Приходится держаться за это место, — пояснила она.
— Тебя что, Эдингер заставил?
Она засмеялась.
— Да нет! Иначе мне было бы незачем здесь жить. Ты что-нибудь видишь?
Я соврал:
— Видно кое-что.
— Ну, пошли.
Мы осторожно вошли в коридор. Я передвигался как слепой.
— Чего ты давеча так взбесился? — спросила Нора. — Я и раньше с вами со всеми спала!
Я ощупью продвигался в темноте.