Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

Ефремов Иван Антонович

В центре огромной Нэмэгэтинской котловины проходила гряда ярких пурпурных глин, кое-где с толстыми прослоями белых песков. По этой гряде, местами размытой на отдельные группы невысоких холмов и останцев, проходила старая караванная тропа, называвшаяся тропой Одиннадцати колодцев и пересекающая всю Нэмэгэтинскую котловину с запада на восток. Действительно, все колодцы либо сосредоточивались вдоль этой тропы, либо находились высоко в горах, там, где трещиноватые кристаллические породы служили аккумулятором атмосферной влаги. Красная гряда явно отличалась по характеру пород от меловых песчаников и глин. Еще в 1946 году профессор В. И. Громов высказал предположение о третичном возрасте этих пород, найдя обломок кости, похожий на кость млекопитающего. Новожилов и Рождественский также находили обломки костей,

однако недостаточные для точного определения, в поэтому таинственная красная гряда продолжала оставаться для нас загадкой.

Когда я собрался провести более подробные исследования, произошло потрясающее открытие. Рождественский отправился вместе с Прониным на „Козле“ на очередное обследование Алтан-улы. Они поднялись на машине очень высоко по бэлю и пробрались к самой середине размывов и ущелий Алтан-улы, совсем близко от стены осевой части хребта, сложенной твердыми древними породами. Рождественский обследовал близлежащие обрывы, а Пронин углубился в ущелье и пропадал там так долго, что Рождественский, давно уже собравшийся в обратный путь, решил его искать. Оказалось, что наш лучший шофер побил все рекорды искателей костей.

Пронин забрел в центр обширного поля размывов меловых пород и подобрался к широкой площадке — уступу из плит песчаника. Над площадкой поднимались крутые склоны серовато-желтых глин, как бы запиравшие ход дальше. Снизу площадку опоясывало узкое сухое русло, прорезанное в ослепительно ярких оранжевых песках. Напротив над сухим руслом, по которому шел Пронин, возвышался утес песчаника. На уступе его оказалось логово барса, вернее ирбиса, с костями янгеров, или горных козлов, съеденных хищной кошкой. Пронин почувствовал, что забрел далеко, и хотел возвращаться, но прежде решил осмотреть уступ песчаниковых плит. Изумлению шофера не было границ, когда он увидел множество гигантских костей, торчавших во все стороны из плит песчаника. Слева, на самом обрыве уступа, прилепился наполовину разрушенный нелепый череп с утиной мордой и костяным возвышением на темени. Хвосты, ребра, позвонки, кости исполинских лап торчали везде, где только массивные плиты песчаника, лопнувшие и осевшие в подмытую снизу глину, показывали свое содержимое.

У Пронина голова пошла кругом. Усевшись на громадную кость, шофер дрожащими пальцами скрутил махорочную цигарку. Первой его мыслью было, как он потом откровенно признался, утаить свою находку. Ему, как водителю и бригадиру шоферов, в тот миг отчетливо представилось, каких неимоверных усилий потребует попытка пробиться сюда с машинами. Но в следующую же минуту сознание ценности находки для науки пересилило все остальные соображения, и Пронин поспешно зашагал к месту, где его ожидали Рождественский с Александровым. В тот же день слава открытия Пронина прогремела на весь лагерь. Неугомонный Эглон сейчас же стал проситься в маршрут к месту находки, которая потом получила название „Могила Дракона“ Конечно, надо было срочно исследовать находку — она могла изменить весь план дальнейших работ экспедиции.

Уже много дней по вечерам я ломал голову над тем, как образовалось местонахождение Нэмэгэту. Сидя в юрте, под шорох летящего с ветром песка я чертил разные схемы, совещался с Новожиловым и Рождественским, стараясь восстановить картину образования местонахождения. Это было необходимо для решения не только ряда научных вопросов, но и жизненно важно для ориентировки дальнейших раскопок. Песчаники и глины меловых костеносных отложений Нэмэгэту, такие рыхлые, легко берущиеся лопатой на поверхности, в глубине оказались твердыми. Они едва поддавались кайлу, и каждый кубический метр породы стоил большого труда. Приходилось признать, что наши силы недостаточны для развертывания больших раскопок. Мы могли извлекать только те скелеты и находки, которые лежали у самых краев обрывов.

Распределение скелетов и костей в отложениях оставалось неясным. Я обладал уже порядочным опытом по раскопкам в более древних — пермских и триасовых — отложениях. Находившиеся там животные все были гораздо меньше исполинских ящеров, и раскопочная площадка, вскрывшая костеносную породу на двести квадратных метров, уже давала ясное представление о расположении костей в местонахождении. Можно было говорить и о процессах образования местонахождений и закладывать новые раскопки с большей

уверенностью. Здесь, в Нэмэгэту, каждый скелет динозавра занимал десятки квадратных метров площади костеносной породы. Промежутки пустой породы между скелетами измерялись здесь сотнями квадратных метров. Таким образом, все было переведено в другой, гораздо более крупный масштаб, и для осмысливания накопленных данных нужны были иные методы. Поэтому я решил произвести теодолитную съемку всех находок для составления общего плана местонахождения Центрального лагеря. Так как находки и раскопки располагались в километровых расстояниях одна от другой, съемку надо было произвести с наиболее возвышенных точек по специальным сигналам, установленным на месте каждой находки. Как только мы с Новожиловым стали подготовлять материал к съемке, по законам гобийских неприятностей, разразилась сильнейшая песчаная буря. Она ярилась, то утихая, то снова усиливаясь, три дня подряд, повалила все поставленные сигналы и принудила нас пока отказаться от производства съемки. Однако флаг Советского Союза, поднятый на утесе над лагерем, остался невредимым, хотя и отчаянно бился на ветру.

Раскопки продолжались и в бурю: работали в защитных очках, избегая разговоров. Каждое слово стоило доброй ложки песку в рот, что и самых болтливых побуждало к молчанию. Скелет гигантского хищника был давно выкопан, взяты скелеты хищных динозавров на „Кругозоре“ и хребетике, названном „Соколиками“. Теперь раскопки велись еще дальше от лагеря. На страшной круче Среднего каньона была заложена так называемая Р–5, или пятая раскопка, впоследствии давшая замечательное научное открытие. Здесь под наблюдением Преснякова выкапывался второй скелет гигантского хищного динозавра.

Остриженный под машинку, худой, загоревший до фиолетовой черноты. Пресняков неустрашимо сидел на корточках на узкой ступеньке в отвесном обрыве и расчищал изогнутый позвоночный столб. Громкий голос Преснякова слышался еще за километр от раскопки. Под стать начальнику были и рабочие: здесь подобралась молодежь из Алтан-Булака — черные, полуобнаженные и сердитые парни. Уже в Москве в монолите со скелетом хищного динозавра с Р-5 обнаружились кости необычайного, до сих пор неизвестного науке ящера. Похожий на большую черепаху метров шести в длину и вооруженный метровыми острыми, как бритвы, серповидными когтями, ящер был обитателем морских побережий. Малеев назвал его терезинозавром, что по-гречески означает „ящер-косарь“.

У Эглона и Лукьяновой, наоборот, трудились солидные, стеснявшиеся загара сибиряки. Эглоновцы извлекали полный череп хищника, а лукьяновцы вели большую раскопку, так называемую Р-З, на выступе обрыва „Соколиков“. Мы решили попросту срыть там всю верхушку выступа — серую глину, под которой залегало огромное скопление костей неведомых динозавров.

Проводник Цедендамба, посланный к ближайшим аратам, добыл верхового верблюда и отправился на нем искать дорогу к Сэвэрэй сомону, вдоль северного борта котловины. После пятидневных разъездов он явился с известием, что дорога, подходящая для машин, найдена. Проверка этого сообщения была возложена на Новожилова, отправившегося для обследования местонахождений Гильбэнту. Проехав шестьдесят километров, он достиг восточной оконечности горы и вернулся с сообщением, что дорога, якобы найденная Цедендамбой, никуда не годится. Не обещало большой добычи и местонахождение Гильбэнту. Поэтому я принял твердое решение до последнего, 1950 года работ ограничиться исследованиями в западной части котловины Нэмэгэту.

Дорога, кое-где проложенная нами от Ноян сомона, оставалась пока единственным путем. Рождественский, отправившийся на „Дзерене“ на Алтан-улу, открыл на обратном пути старую караванную тропу, сразу облегчившую все поездки в том направлении.

Против сквозной долины между массивами Нэмэгэту и Алтан-ула, по которой мы переваливали в Занэмэгэтинскую котловину в 1946 году, она пересекалась со старинной тропой „Одиннадцати колодцев“. Эта тропа, шедшая с Хуху-Хото на Легин-гол („Душная речка“) и Орок-нур, была вполне пригодна для передвижения автомашин. Веками ходившие здесь караваны притоптали песок, сгладили мелкие неровности. По этой легин-гольской (впоследствии мы узнали, что она не доходила до Легин-гола) тропе было очень удобно подниматься вверх на бэль Алтан-улы от тропы „Одиннадцати колодцев“.