Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
Шрифт:
Кеттельринг поднялся.
— Прошу прощения. Я провожу вас.
Она стоит около него, совсем близко, словно они держатся за руки.
— Обещайте мне, что вы постараетесь вспомнить.
Кеттельринг улыбается. Марии он кажется в этот миг необыкновенно красивым, и ей хочется закричать от счастья.
Мария высовывается из окна, вдыхая благоухание ночи. На балконе этажом выше пламенеет огонек сигары.
— Хэлло, мистер Кеттельринг!
— Что?
— Вам не спится?
— Да, что-то не спится.
— Мне тоже, — радостно признается она и подставляет ночной прохладе обнаженные
«Нет, нет, я не смотрю, я не смею. Я даже бросил сигару куда-то в потемки, — только бы не было заметно, что меня трясет, как в ознобе».
«Damn [88] Мери, да не гладьте вы свои плечи, мне кажется, будто я их глажу».
«…Я понимаю. Я это чувствую. У вас такие горячие руки, словно вы грелись на солнце. А у меня дрожат пальцы, почему? Ведь я спокойна, совершенно спокойна. Я знала, что это придет. Когда я догадалась? Вам ни к чему знать об этом… Сразу, как только я вошла в комнату и вы встали… Такой большой, а не знает, чей он!»
88
Проклятие (англ.)
Человек на балконе вздыхает.
«О, мистер Кеттельринг, please [89] , какие глупости, ведь это в вас самое прекрасное. Хочется взять вас за руку и сказать: „Dear littl'boy [90] , чей ты, мальчик?“ Хочется поцеловать вас или приласкать. Я думаю, это материнский инстинкт».
«Очень благодарен».
«Нет, не верьте мне. Я вас боялась. В вас есть что-то таинственное и отпугивающее. Словно вы в маске. Это волнует. Когда вы со мной заговорили в саду, я чуть не удрала, так мне было страшно!»
89
пожалуйста (англ.)
90
Милый маленький мальчик (англ.)
«Beg your pardon [91] , я, собственно, совсем не хотел…»
«А я хотела, чтобы вы подошли, разве вы не поняли? Глупые испанские обычаи не позволяют мне сидеть с вами за столом. Приходится видеть вас только украдкой… Как странно… сердце стучит, словно я грешу… Хэлло, вы еще там?»
«Да, я здесь. Не смотрите сюда, не то я прыгну вниз, Мария Долорес».
Она поспешно закрывает плечи шелковой шалью с длинной бахромой и снова становится темноволосой кубинкой, которая сладко жмурится в темноте, опуская длинные ресницы, и ни о чем не думает, только ждет.
91
Простите (англ.)
«Вы понимаете, на юге редко встречаешь белых женщин. Вы и не представляете себе, как это прекрасно и вместе страшно — вдруг почувствовать уважение к женщине. Хочется опуститься на колени и не поднимать глаз. Ах, сеньорита, я все готов сделать, лишь
Глаза юной кубинки сияют, а шаль медленно-медленно сползает с ее плеча, видна лишь узкая полоска смуглой руки, но для Кеттельринга это сейчас больше, чем когда-либо раньше женская нагота…
Наверное, летучая мышь зигзагом пронеслась мимо, овеяла девушку ветерком; Мария вздрогнула, скрестила руки на груди и отступила внутрь комнаты.
А потом… о, уже рассвет, в саду прощебетала сонная птичка. Американская студентка осторожно, на цыпочках, подходит к окну и смотрит на балкон. Да, да, там и сейчас тлеет алый огонек сигары, там неподвижно стоит человек, ухватившись за перила. Девушка вздыхает — она счастлива, а сердцу больно, — и долго еще она сидит на краю постели, рассеянно улыбаясь и глядя на свои округлые белые ноги.
Я себе не представляю этого иначе. Весь день, как назло, ей не удавалось увидеть Кеттельринга. Камагуэно утащил его в контору, а потом куда-то обедать. Кеттельринг был рассеян, отвечал невпопад; принципалу пришлось вытягивать из него сведения о делах, a este hombre плел какую-то чепуху и путал Барбуду с Тринидадом. Кубинец не спускал с него испытующих, глубоко запавших глаз и посмеивался, позабыв о боли в печени. Ужинали они опять вдвоем. Камагуэно пожелтел от боли, но и не думает подниматься из-за стола, а все подливает гостю рому. Пейте, Кеттельринг, какого черта, да пейте же! Итак, что же с сахаром на Гаити? Но Кеттельрингу сегодня изменила его отличная память, он запинается, молчит…
— Так пейте же, приятель!
Наконец Кеттельринг встает, стараясь прочно стоять на ногах.
— Я выйду в сад, сэр. Голова болит.
Камагуэно удивленно поднимает брови.
— В сад? Как угодно. — И снова широкий жест, будто все здесь принадлежит дорогому гостю. — Между прочим, Кеттельринг, как ваша память?
— Моя память, сэр?
Глаза кубинца суживаются.
— Знаете вы теперь, хотя бы, кто вы?
Кеттельринг резко оборачивается.
— По-моему, сэр, я довольно хорошо известен, как… мистер Кеттельринг.
— Это верно, — бормочет кубинец, задумчиво уставясь на свою сигару. — Вот досадно, что вы даже не знаете… ну, скажем… не женаты ли вы, а? — Он с усилием встал и прижал руку к правому боку. — Доброй ночи, мистер Кеттельринг, желаю вам доброй ночи.
Кеттельринг все же покачивался слегка, выходя в сад. Бледная трепещущая девушка ждала его там, кутаясь в шаль. Позади нее, в тени, стояла старуха мексиканка, озабоченно и сочувственно помаргивая. «Ага, дуэнья», — сообразил Кеттельринг. Все плыло у него перед глазами — длинные тени, розовый водопад цветущих коралит, которые одуряюще благоухали, девушка в шали с длинной бахромой.
Мария взяла его под руку и повела в глубь сада.
— Представьте себе, — сбивчиво и взволнованно заговорила она, — они не хотели отпустить меня сюда. — Американская девушка в ней была оскорблена этим до глубины души, а кубинка в гневе сжимала кулачки. — Я буду вести себя, как захочу, — запальчиво грозила она, но это была неправда. Во всяком случае, так она не хотела, не собиралась поступать: в тенистой глубине сада шаль соскользнула у нее с плеч, и сама она повисла на шее человека, который зашатался в отчаянии; Мария подняла к нему лицо, ее полуоткрытые губы молили о поцелуе.