Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки

Чапек Карел

Могу сказать, что ощущения мои при бое быков были очень разные: были и восхитительные мгновенья, которые нельзя забыть, и ужасные минуты, когда хотелось убежать оттуда на край света.

 Самое красивое, конечно,— торжественный въезд всех кадрилий на арену; но это надо видеть своими глазами: желтый песок под синим небом, круглая plaza de toros [285] , облепленная людьми, потом блеск фанфар, и на арену въезжают расшитые альгвазилы, за ними в сверкающих куртках и затканных золотом плащах, в треугольных шляпках и коротких шелковых панталонах вступают матадоры, эспады, бандерильеро, чуло, пикадоры на своих клячах и четверка мулов, увешанных бубенцами; и все идут так величаво и грациозно — ни один оперный хор в мире не смог бы так пройти.

285

арена для боя быков (исп.)

В тот день была не совсем обычная программа, состязание «frente a frente» — лоб в лоб — двух матадоров-солистов в традициях старинной аристократической конной корриды. Это были: кордовский капитан кавалерии дон Антонио Каньеро, одетый а-ля андалузец, и португальский рехонэадор Жоао Бранко Нунсио, в голубом наряде рококо. Сначала на арену, танцуя, въехал дон Антонио на андалузском

жеребце, рыцарски приветствовал инфанту и президента, потом конем и сомбреро свольтировал приветствие всей публике; и тут распахнулись ворота, и на арену вылетел черный ком мускулов —

 бык с каменной глыбой груди и шеи, остановился, ослепленный солнечным горном, взмахнул хвостом и с какой-то веселостью припустился за единственным неприятелем, с тоненькой пикой в руке поджидавшим его на коне посредине арены. Рад был бы вам нарисовать последовательно, как все было дальше, но невозможно передать словами этот танец быка, коня и наездника. Хорош он, боевой бычок, когда стоит так, фыркая, блестящий, как асфальт, огнедышащий зверь, только что доведенный в клетке до бешенства; вот замер, зарывшись ногами в песок, и горящими глазами ищет соперника, чтобы его разорвать. А к нему красивым парадным шагом пританцовывает конь, крутит боками, словно балеринка, мягко подкидывается, будто на пружинах; смоляная глыба мускулов приходит в волнение и стремительно, как стрела, с неожиданной упругостью каучуковой массы, опустив чуть не до земли голову, бешеным рывком кидается в атаку. Признаюсь, в эту секунду у меня от ужаса взмокли ладони — как один раз в горах, когда нога моя вдруг поехала вниз. Но то была действительно только секунда; два скачка — и танцующий конь изящным галопом, высоко подбрасывая ножки, преспокойно кружит за костистым крупом быка. Аплодисменты, прогремевшие, как выстрел, остановили упрямый бег резинового танка — тут уж бычка взорвало: он ударил хвостом и галопом помчался за лошадью. Однако тактика быка — атаковать по прямой, а тактика коня и всадника — ускользать в крутых поворотах. Бык, выставив вперед голову, летит, чтобы сокрушительным ударом поднять на рога и перебросить через себя противника, и неожиданно останавливается с удивленным и глуповатым видом, когда оказывается всего только перед пустой ареной. Но бык не только поддает рогами, он еще вспарывает страшным боковым рывком; его стремительный разбег способен завершиться неожиданным завалом в сторону, как раз против лошадиного паха; не знаю, конь или всадник угадывает первым этот предательский поворот, но только я с невероятным облегчением кричал и бил в ладоши, когда еще через секунду красавец-конь опять выделывал свои пируэты в пяти шагах от быка. Наверно, и коню игра эта стоит предельного напряжения нервов, — ведь каждые пять минут рехонэадор скрывается за барьер и выезжает на свежей лошади.

Изумительно красивое и возбуждающее зрелище весь этот танец, и я едва не забыл вам сказать, что в нем убивают; говоря честно, я сперва забыл об этом, и когда сидел перед ареной. Правда, я видел, как один раз рехонэадор с разбегу оперся своей ланзой [286] о бычий затылок, но бык, как ни в чем не бывало, встряхнулся и поскакал дальше, — это походило на игру. Другая ланза осталась торчать у него в шее, подрагивая, как ручка с пером, вонзившаяся в половицу. Бык делал отчаянные попытки стряхнуть впившийся ему в шею предмет, мотал головой, вставал на дыбы, но копье прочно ушло в пятипудовый ком мускулов. Тогда бык остановился, начал раскидывать ногами песок, словно собираясь в него закопаться, и заревел от боли и гнева; с морды у него капала слюна, — должно быть, по-бычьи это означает плакать. А перед ним уже снова легко и плавно подкидывается конь с неприятелем. Раненый бык перестает мычать, фыркает, горбит холку и бешеным рывком кидается в атаку. Я закрыл глаза, думая, что сейчас на песке арены будет сплошная каша из растерзанных и растоптанных тел. Но, взглянув еще раз, увидел, что бык стоит с поднятой головой, в затылке у него качается переломленная ланза, а напротив балетным шагом переступает с ноги на ногу конь, и только в его прижатых ушах — ужас. Какое доблестное сердце у этого коня; сколько отваги и изящества в блистательном наезднике, когда глаза в глаза с быком он стискивает конские бока коленями; но сколько стойкости и врожденного героизма в быке, который плачет, а не сдается. Конем правит человек, а человеком — тщеславие; быку же надо только одного: остаться на арене в одиночестве. Кто смеет встать между мною и всеми коровами света? Глядите, вот он наклоняет лоб и опять бросает всю свою страшную тяжесть против единственного соперника, приплясывающего по арене; бык обрушивается на него каменной глыбой, но уже минутами сухожилия ног его неожиданно обмякают. Он пошатнулся? Нет, пустяки; вперед и только вперед! ура, за честь быков!

286

копьем, пикой (от исп. lanza)

Тут, словно молния, сверкнула третья ланза. Бык оступился, но тут же воспрянул, вот уже набирают силу его мускулы для нового разбега... и неожиданно он ложится — спокойно, как жующая корова. Наездник с конем кружит около отдыхающего бойца.

Бык распрямился, словно хотел вскочить, но как будто раздумал: нет, полежу еще капельку. Тогда наездник вихрем завертел коня и ускакал с арены под ураганным огнем рукоплесканий и криков. Бык положил голову на землю: только минуточку, только мгновенье покоя... Тело его расслабилось и снова напряглось, ноги неуклюже напружились и как-то неестественно и странно выставились из черной груды тела. Rigor mortis. [287] В другие ворота, гремя бубенцами, вбежала упряжка мулов и через несколько секунд, под хлопанье бичей, рысью поволокла мертвого и тяжелого быка по песку арены.

287

Трупное окоченение (лат.)

Ну вот, я рассказал вам, как все было, ничего не утаив. Красиво это или жестоко? Не знаю; то, что я видел, было скорее красиво; и когда я думаю об этом теперь... было бы лучше, если бы этот отважный и гордый бычок издох, оглушенный ударом на бойне? Было бы это человечнее, чем умереть вот так, в битве, как подобает бойцу с храбрым и страстным сердцем? Не знаю; знаю лишь, что с явным облегчением смотрел некоторое время на пустую арену, огненно-желтую под синим небом, посреди возбужденной шумящей толпы.

Теперь в этот круг галопом въехал голубой, искрящийся португалец; пустив коня карьером, объехал арену, закружился, приветственно помахал шляпкой; конь его был еще грациознее, еще красивее поднимал ножки по правилам высокого искусства верховой езды. Черный бык, вырвавшийся из ворот, был зверь упрямый и злокозненный; он сгорбился, выставив рога для удара, но не поддался соблазну броситься в атаку сразу; а лишь когда подрагивающий конек переступал с ноги на ногу в двух шагах, вылетел на врага, как камень из пращи. Он был так уверен в исходе, что едва не перекувырнулся в том месте арены, где должен был прийтись удар в конскую грудь; но в ту секунду, когда всколыхнулась черная масса бычьего тела, конь, повернутый коленями всадника, взвился, как пущенная стрела, на полном бешеном карьере сделал разворот и, высоко закидывая ножки, словно танцуя гавот, уже опять скакал к храпящему быку. Я в жизни не видел такого наездника, не представлял себе, что можно до такой степени слиться с конем, не шелохнуться в седле, когда он идет рысью и вскачь, поворачивать его в десятую долю секунды, останавливать, швырять во все стороны, переводить с галопа на испанский шаг, на переступь, и уж не знаю, как там все эти балетные коленца называются, и при этом держать поводья в одной руке с такой легкостью, словно это и не поводья, а паутинка, пока в другой стережет свою жертву жало клинка. А теперь представьте себе, что этот кавалерийский танец всадник, разряженный, как игрушечка, исполняет перед рогами рассвирепелого быка, — правда, на этот раз концы их обезопасили латунными шариками, — что он убегает, отшатывается и нападает, летит стрелой и отпрыгивает, как резиновый мячик, на лету жалит быка ланзой, переламывает древко и, безоружный, преследуемый храпящим зверем, скачет к барьеру за новой. Три копья всадил он с молниеносной быстротой и, уже не глядя на быка, отгарцевал с арены; ревущее животное предстояло еще ударить мечом, и, наконец, пунтильеро заколол его кинжалом. И это было отвратительно, как бойня.

Третий бык предназначался обоим конкурентам. Первое копье было за португальцем; пока его конь поигрывал перед неприкрытыми рогами быка, жеребчик андалузца переступал с ноги на ногу, готовый подключиться к игре в любую минуту. Но с третьим быком шутить было опасно: воинственный и фантастически быстрый, он с того самого момента, как ворвался на арену в облаках песка и пыли, не переставая нападал. Разбег следовал за разбегом, бык этот был подвижнее коня и прогонял своего всадника по всей арене; потом вдруг бросился на выжидающего андалузца. Андалузец повернул коня и начал удирать, бычок упрямо следовал за ним и уже настигал его. Тогда в какой-то миг рехонэадор, спасая жизнь себе и лошади, поднял копье, чтобы остановить быка; но ведь первый удар принадлежит португальцу! Андалузец опустил копье, уж и не знаю, каким напряжением воли, рванул коня в сторону и ускакал под бурю аплодисментов и криков, — такие вещи испанцы умеют ценить. Португалец перехватил своего быка и галопом повел за собой; на скаку всадил в него ланзу, но бык тряхнул головой — и копье отлетело далеко в песок. Теперь настает очередь испанца; он перехватывает быка и старается измотать его, заставляя гоняться по всей арене. Дон Жоао тем временем, возвратившись на свежей лошади, присматривается к происходящему. Похоже, что у этого быка своя стратегия: он гонит андалузца к барьеру и метит в его левый бок. Зрители взволнованно поднимаются с мест: еще секунда — и бык настигнет всадника с незащищенной левой стороны; тут прямо наперерез быку кидается голубой разряженный наездник, конь вздыбливается и отскакивает, бык дергается головой к новому противнику, тот отступает; но тут уж андалузец поворачивает коня и втыкает в бычий затылок ланзу, как нож в масло. 

 В эту минуту все, как один, поднялись с мест, люди кричали от восторга; и даже у меня, хоть я и не терплю игру со смертью даже в литературе, потому что смерть — это не забава и не зрелище, даже у меня в эту минуту как-то странно сжалось горло: от пережитого испуга, разумеется, но, думаю, что и от восхищения. Впервые я увидел рыцарство, как говорится о нем в книге: с мечом в руке, лицом к лицу со смертью, с готовностью положить жизнь за честь игры. Нет, как хотите, — что-то в этом есть; что-то великое и красивое.

Но и третьей ланзы мало было тому фанатичному быку, опять пришлось подскочить человеку с кинжалом... Потом арену разровняли граблями, и она лежала чистая и желтая в синем воскресном полудне Севильи.

Lidia ordinaria [288]

Вторая часть корриды — состязание в обычном стиле, в нем больше драматизма, и смотреть его тяжелей. Я не хочу судить о бое быков по тому состязанию: тогда был несчастливый день. Первый же бык, получив бандерилью, рассвирепел и упрямо повел атаку; но кричавшие зрители не хотели, чтобы он был сначала «измотан», — затрещали фанфары, арена опустела, и сверкающий золотом эспада Пальменьо пошел эстоковать быка. Однако тот был еще слишком резвый, с первого же разбега боднул Пальменьо в пах, перебросил через себя и ринулся к его простертому телу. Перед этим я видел, как разъяренный бык рвал и топтал кем-то брошенный плащ, и у меня, кажется, в прямом смысле слова оборвалось сердце. В тот же миг подскочил тореро с плащом и бросился прямо быку на рога, закрыл ему глаза плащом и повел наступающего быка за собой; а два чуло тем временем подняли несчастного Пальменьо, красивого даже в бесчувствии,

 и стремительно унесли с арены. «Pron'ostico reservado» [289] , — писали на другой день газеты о его ранении.

288

Состязание в обычном стиле (исп.)

289

«Исход не ясен» (исп.)

И если бы я после этого ушел, я бы унес с собой одно из самых сильных впечатлений моей жизни; безымянный чуло, которого не упомянут газеты, подставил бычьим рогам свой живот, чтобы отвести их от раненого матадора; без колебаний привлек на себя бешено ринувшегося быка и еле успел увернуться в последнюю секунду; и сейчас же другой тореро приманил быка плащом на себя, чтобы первый мог золотым сверкающим рукавом отереть со лба пот.

 Потом оба эти безымянные отступили, и на смену раненому маэстро вышел новый эспада со шпагой в руке.

У матадора sobresaliente [290] длинное и грустное лицо; он, безусловно, непопулярен, и бык его из тех, которых называют «злобный». С этой минуты коррида вырождается в чудовищную бойню: публика, остервенев, криком и свистом толкает нелюбимого эспаду прямо на рога дикого зверя; и он идет, сжав зубы, как идут на смерть, и рукою, хотя и нетвердой, эстокует быка. Бык вышибает у эспады шпагу, и она, мотаясь, остается торчать в ране. Новые крики протеста. Тореро бегут отвлечь быка плащами. Толпа яростным криком гонит их обратно: подавай им геройскую смерть быка, да и только. И опять бледный матадор со шпагой и мулетой идет убивать по правилам игры; но бык уперся и стоит, задрав голову, шея его топорщится бандерильями и словно прикрыта кровяным плащом. Эспада острием шпаги пробует наклонить ему голову, чтобы можно было проколоть лопатку, но бык стоит и мычит, как корова. Тореро накидывают ему плащи на торчащие бандерильи, чтобы, растревожив боль, вывести из упрямой неподвижности; но бык ревет, мочится от боли и роет песок арены, словно хочет укрыться в земле. Наконец матадор нагибает ему голову и эстокует недвижное животное; но и эта рана не последняя: пунтильеро, как ласка, кидается на бычий загривок и докалывает его кинжалом.

 Под злобный смех и выкрики двадцати тысяч зрителей уходит долговязый матадор, так и переливаясь золотом, с черным традиционным пучком волос на затылке; запавшие глаза его смотрят в землю. Никто не протягивает ему через барьер руку; и этот обреченный человек должен забить еще трех быков.

290

высшей квалификации (исп.)