Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки
Шрифт:
А край этот уже напоминает Прованс; он, например, не так скалист, как остальная Испания, а скалист так, как всхолмленный Прованс; в нем не растут пальмы, как в Мурсии, а растут пальмы, как на Ривьере. Различие, сами видите, очень тонкое, и не так легко его выразить; оно в самом воздухе, которым дышишь, в людях, в их домиках с зелеными ставнями, — словом, оно есть, и все.
Что же касается населения, то оно в этом крае носит белые плетеные шлепанцы, которые зовутся alpargatas и напоминают римские сандалии, и временами красные фригийские шапки (называемые barretinas или что-то в этом роде). И много их тут, синеглазых и русых, приземистых и кургузых; во все здесь как-то затесался север: в музыку и вкус вина, в человека и природу. В природе берет теперь перевес лист опадающий, — первый желтый листок платана был для меня чем-то вроде привета из дома. Жизнь протекает тут не в патио, как там, внизу, а на улице; дети, собаки, матери, пьянчужки, читатели газет, мулы и кошки — все тут обитает у дома и на панели; потому-то, наверное, здесь так легко возникают толпы и вспыхивают
Но что, по-моему, здесь удивительней всего, это гвардейцы перед королевским замком:
Пелота
Баскская пелота — такая игра с твердым мячиком из собачьей кожи; если смотреть с некоторого расстояния, можно подумать, что завязалась какая-то свалка и среди диких криков, очевидно, поднялась пальба, но когда подходишь ближе, видишь, что орут не игроки и не болельщики, а маклеры, которые мечутся перед зрителями и выкрикивают ставки на Синих или на Красных (опознавательные знаки команд). С точки зрения драматической эти маклеры — самая занимательная часть зрелища. Они вопят, как ревуны, скачут, размахивают руками и объявляют ставки на растопыренных пальцах; а ставки и выигрыши в виде надутых мячиков летают между маклерами и публикой, как орехи у дерева, облепленного стаей обезьян.
А пока идет эта азартная игра в ставки, у ног зрителей разыгрывается партия пелоты в более узком смысле слова; ее играют по два человека с каждой стороны с таким длинным плетеным стручком, или корытцем, прикрепленным кожаной рукавичкой к правой руке. Этим стручком сеньор Элола подхватывает летящий мячик и... хлоп — бьет и об стену, которая называется фронтон.
Звучно шлепнувшись, мячик отскакивает и стрелой летит обратно; бум — сеньор Габриэль уже поймал его своим стручком и метнул в стену. Хоп — теперь его поддел в воздухе сеньор Угальде, сделал разворот ракеткой и, как бомбу, швырнул на фронтон. И бум! Мяч уже словил корытцем сеньор Теодоро и послал на стену так, что она загудела; и снова очередь сеньора Элолы ловить отскакивающий мяч.
333
Красные (исп.)
334
Синие (исп.)
Как видите, игра эта довольно однообразна, особенно если употреблять такие будничные и мирские термины, как, например, «взять мяч», — по-настоящему, тут вовсе не «берут мячи», а творят чудо. Этот стручок, называемый la cesta, не шире ладони, а мяч летит чуть не со скоростью метеора; говорят, однажды он отскочил от стены и полетел в публику; все четыре игрока мгновенно будто испарились, подумав, что мяч насмерть уложил кого-нибудь из зрителей. Так вот, ловить такой мяч — все равно, что ловить ложкой пули, выпущенные из ружья, а эти pelotaris [335] ловят каждый мяч, где бы и как бы он ни летел, с такой звериной меткостью, с какой стриж ловит мух. Вытянут руку — и готово. Взметнутся в воздух — и готово. Загребут позади себя корытцем — и готово. Играть в теннис по сравнению с пелотой — все равно, что хлестать мух полотенцем. При этом все эти прыжки, ухватки, развороты делаются без малейшей рисовки, без всякого напряжения,— как птица ловит комаров. Только и слышно «бум», мяч хлопается об стену — и все; даже не видишь, какая атлетическая сила нужна, чтобы его бросить. Вот какая это игра, — фантастическая и однообразная.
335
игроки в пелоту (исп.)
И играют в нее только баски и наваррцы с гор; те самые баски, что дали миру свою круглую шапочку — берет, — которая называется boina и производится, правда, у нас в Страконицах; те самые баски, которые, как уверял в разговоре со мной профессор Мейе [336] , были праобитателями всего Средиземноморья, родственники некоторых племен высокогорного Кавказа. Язык их так сложен, что еще не изучен до сих пор; а музыка — дудка, похожая на кларнет, с названием dulzaina, которой подыгрывает тамбурин. Они чуть ли не самый маленький народ в Европе; быть может, это выходцы с исчезнувшей Атлантиды. Грех будет допустить, чтобы когда-нибудь исчезла эта доблестная горсточка оставшихся.
336
Мейе Антуан (1866—1936) — видный французский языковед, профессор сравнительного языкознания в Коллеж де Франс.
Монсеррат
Издали это почтенная коренастая гора, по грудь выставившаяся из остальных каталонских холмов; но чем ближе вы к ней подступаете, тем больше начинаете удивляться, качать головой и, наконец, бормотать: «С ума сойти» и «Нет, я в жизни ничего подобного не видел», — подтверждая тем самым старинную истину: вблизи в этом мире все удивительнее, чем издали.
И вот то, что из Барселоны казалось вам монолитным массивом, с более близкого расстояния предстает чем-то вроде горы на сваях; скорее даже и не горы, а архитектурного сооружения, какого-то храма. Внизу — цоколь из красной скалы, с которого устремляются вверх высокие, как башни, колонны из скал; на них нечто вроде портика с новым рядом гигантских колонн, а над этим, на высоте тысячи двухсот метров, — третий ярус этой циклопической колоннады.
Но есть еще вершина горы — Сант Херони; вас поднимает туда вагончик совершенно отвесной канатной дороги; представьте себе коробочку из-под сардин, которую по веревочке поднимали бы на соборную башню, а вы сидите в этой коробочке с нарочито веселым и бодрым видом, словно у вас сердце не замирает от страха, что все сейчас оборвется — и кончено. Когда вы потом вышли и разминаетесь, то не знаете просто, на что смотреть раньше; я вам это подскажу:
1. На растительность, которая снизу выглядит, как пучки волос под огромными, закинутыми за голову каменными руками, но которая вблизи оказывается прекрасной порослью вечнозеленых барбарисов и остролиста, буксов и эвонимуса, цистусов, мирт, лавров и средиземноморского вереска; с ума сойти, — такого естественного парка, как там, на вершинах и в расселинах этих крепких конгломератовых скал, будто залитых бетоном из гальки, я в жизни не видел.
2. На башни и колоннады скал Монсеррата, на страшные и голые обрывы Юдоли Скорби, которая якобы отверзлась в день распятия Христа. Существуют разные ученые теории о том, что напоминают собой эти скалы: по одним — сторожевые башни, по другим — процессию монахов в клобуках, флейты, корни выдернутых зубов... а я готов поставить собственные глаза, что эти скалы — точь-в-точь поднятые пальцы, соединенные, как при молении;
3. А кругом, насколько хватает глаз, — земля в волнах зеленых и розовых гор: Каталония, Наварра, Арагон, Пиренеи с искрящимися глетчерами; беленькие города у подножий; удивительные округлые холмы, до того слоистые, точно это кудрявая прядь, расчесанная гигантским гребнем, или даже скорей — точно они и поднесь хранят отпечатки бороздок тех пальцев, которые замесили их почву. Вершина Монсеррата позволяет видеть отпечаток божьих пальцев, с исключительной творческой радостью вылеплявших тот теплый пурпуровый край.
Поглядев на все это и подивившись, отправляется путник домой.
Vuelta [337]
Возвращение домой. Мне еще ехать через четыре страны. Но уже все, что вижу, я в рассеянье перебираю и откидываю, как бусины на связке четок, потому что теперь это возвращение. Человек, который возвращается, сидит, забившись в уголок вагона, и прикрывает веки; довольно, довольно всех этих приближений и проплываний; довольно всего, что, едва помахав тебе, убегает назад. Скорей бы уже быть на месте, надолго окопаться дома; утром и вечером видеть вокруг неизменно знакомые вещи.
337
Возвращение (исп.)