Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки
Шрифт:
Тут принцесса не могла больше выдержать: этот запах потянул ее вниз, вон из замка, ближе к обедающему дяде — посмотреть, что же такое он ест.
— А, принцесса! — промолвил дровосек с набитым ртом, — Не желаете ли кусочек хлеба с творогом?
Принцесса покраснела, смутилась: стыдно ей было признаться, что, мол, страшно хочется попробовать.
— Нате, — буркнул дровосек и отрезал ей кривым ножом порядочный кусок. — Держите.
Принцесса кинула взгляд по сторонам: не смотрит ли кто?
— Блдарю, — пролепетала она в виде благодарности. Потом, откусивши,
Вы понимаете, хлеба с творогом принцессы никогда в жизни не видят.
Тут как раз выглянул в окно сам султан Сулейман. И глазам своим не поверил: вместо сырого сумрака — светлая вырубка, залитая полуденным солнцем, а на поленнице дров сидит принцесса и уплетает что-то за обе щеки, — от уха до уха белые усы от творога, — да с таким аппетитом уписывает, какого у нее никогда не бывало.
— Слава тебе господи! — с облегчением вздохнул султан Сулейман. — Значит, молодцы мои настоящего ученого доктора мне привели!
И с тех пор, господин Мадияш, начала принцесса в самом деле поправляться; появился у нее румянец на щеках и есть стала, как волчонок. Все это — под влиянием света, воздуха, солнца: имейте в виду, я вам оттого про это рассказал, что вы тоже живете в пещере, куда солнце не заглядывает и ветер не доходит. А это, господин Мадияш, вредно для здоровья. Вот что я хотел вам сказать.
Только гроновский доктор кончил свою сказку о принцессе Сулейманской, прибежал веснушчатый Винцек, ведя за собой доктора из Горжичек, доктора из Упице и доктора из Костельца.
— Привел! — крикнул он еще издали. — Ой, батюшки, как бежал!
— Приветствую вас, уважаемые коллеги, — сказал гроновский доктор. — Вот наш пациент, — господин Мадияш, колдун. Как вы можете видеть, положение его весьма серьезное. Пациент объясняет, что проглотил косточку сливы или ренклода. По моему скромному мнению, болезнь его — скоротечная ренклотида.
— Гм, гм, — сказал доктор из Горжичек. — Я склонен думать, что это скорее удушливая сливитида.
— К сожалению, не могу согласиться с уважаемыми коллегами, — промолвил костелецкий доктор. — Я сказал бы, что в данном случае мы имеем дело с гортанной косткитидой.
— Господа, — отозвался упицкий доктор, — быть может, все мы сойдемся на том, что у господина Мадияша скоротечная ренклогортанная косткисливитида.
— Поздравляю вас, господин Мадияш, — сказал доктор из Горжичек. — Это очень серьезное, тяжелое заболевание.
— Интересный случай, — поддержал доктор из Упице.
— У меня, — отозвался костелецкий доктор, — бывали более яркие и любопытные случаи. Вы не слышали, как я спас жизнь Гоготалу с Кракорки? Нет? Так я сейчас расскажу.
Много лет тому назад жил-был на Кракорке Гоготало. Был он, доложу я вам, одним из самых безобразных страшилищ, какие только существовали на свете. Скажем, идет прохожий лесом — и вдруг позади что-то этак засопит, забормочет, завопит, запричитает, завоет либо ужасно захохочет. Понятное дело, у прохожего душа в пятки, такой страх на него нападает, и пустится он бежать, — улепетывает, сам себя
Вдруг приходит ко мне на прием удивительный человечек, — один рот, пасть от уха до уха, шея обмотана какой-то тряпкой. И сипит, хрипит, харкает, регочет, хрюкает, хранит, — ну ни слова у него не разберешь.
— На что жалуетесь? — спрашиваю.
— С вашего позволения, доктор, — сипит он в ответ, — охрип я малость.
— Вижу, — говорю. — А сами откуда?
Пациент почесал в затылке и опять прохрипел:
— Да, с вашего позволения, я и есть Гоготало с горы Кракорки.
— Ага, — говорю. — Так это вы — тот плут и хитрец, что людей в лесу пугает? Поделом вам, голубчик, что голос потеряли! Вы думаете, я буду лечить всякие ваши ларида-фарингиты либо гатар кортани, то бишь катар гортани, — чтоб вам в лесу гоготать и людей до судорог доводить? Ну нет, хрипите и сипите себе, сколько вам угодно. По крайней мере, дадите другим покой.
Как взмолился тут Гоготало:
— Ради бога, доктор, вылечите меня от этой хрипоты. Я буду вести себя смирно, перестану людей пугать…
— Усиленно рекомендую вам перестать, — говорю. — Вы как раз своим гиканьем голосовые связки себе и надорвали, так что говорить не можете. Понимаете? Вам вредно в лесу орать, милый мой. Там холодно, сыро, а у вас дыхательные органы слишком чувствительны. Уж не знаю, удастся ли мне избавить вас от катара, но придется вам раз навсегда бросить пуганье прохожих и держаться подальше от леса, а то вас никто не вылечит.
Нахмурился Гоготало, почесал у себя за ухом.
— Тяжеленько это. Чем же я буду жить, коли брошу пуганье? Ведь я только и умею, что гикать да реветь, покуда в голосе.
— Чудак, — говорю ему. — С таким замечательным голосовым аппаратом, как у вас, я поступил бы в оперу певцом, а то стал бы рыночным торговцем либо цирковым зазывалой. С таким великолепным могучим голосом зарываться в деревне просто обидно — как по-вашему? В городе вы нашли бы лучшее применение.
— Я сам подумывал об этом, — признался Гоготало. — Да, попробую найти себе другое занятие; вот только бы голос вернуть!
Ну, смазал я ему гортань йодом, государи мои, прописал хлористый кальций и марганцовку для полосканья, ангиноль внутрь и компрессы на горло. После этого о Гоготале на Кракорке больше не было слышно. Он в самом деле куда-то перебрался и перестал народ пугать.
— Был и у меня любопытный медицинский случай, — заговорил, в свою очередь, упицкий доктор. — У нас в Упе, за гавловицким мостом, в корнях верб и ольхи жил старик водяной. Звали его Иодгал. Брюзга, ворчун, страшилище; нелюдим; случалось, наводнение устраивал и даже детей топил во время купанья. Словом, его присутствие в реке никому радости не доставляло.