Собрание сочинений в шести томах т.5
Шрифт:
В общем, сулят, мы столько тебе отстегнем капусты, что можешь пару телок свозить на Кипр. Но учти: все должно быть как на свадьбе Зыкиной с Косыгиным. А если что не так…
Резко прерываю тираду алкогольно-траурного треканья. Конкретней, говорю, обрисуйте суровый или же лирический каприз ушедшего от вас.
Вот тебе, отвечают, гондон кладбищенский, магнитофон «соня» и ровно тридцать семь кассет, потому что три кассеты отзвучали свое с момента врезки данного покойника, то есть Серого, от рака горла. Когда отмогилим его, проигрывай каждую кассету два раза, то есть по утрянке и часа в три дня – пущай душа друга нашего кайф ловит, понял? Таково завещание, и за ценою мы не постоим, как сказал записанный на «соню» поэт грузинской нации и автор песен.
О’кей, отвечаю, врублен, вбаксован и вмаркован, так что чеки-бонусы-купоны, пожалуйста, – на крышку гроба, мне ведь необходимо начальству отколупнуть с этой вашей булки целое кило замазки. Взял аванс.
Ну Серого этого ихнего я так разрисовал, что выглядел он посвежей, чем Леонид Ильич в засаде на дальнейшего кабана политбюро, хотя подобные внешности реставрировать очень и очень не просто после ихней бурной жизни и продолжительной агонии.
Похоронили они своего Серого. Я все организовал на высоком могильном уровне неподдельной скорби всего народа по очередному, безвременно ушедшему от нас человеку. Кладу под венки и букеты позже конфискованный всеми вами магнитофон.
Честно признаюсь, на халяву подвел к нему энергию государства, которой еще было у нас до Чубайса аж до электроотрыжки на душу населения. Нажал кнопку, звук приглушил, наслаждайся, говорю, Серый, в угоду своему высококультурному завещанию.
Потом самолично, между прочим, заслушался, подобно покойнику, – так клево зазвучала заваленная венками могила. Мне, думаю, все равно: был ты, Серый, сантехником кремлевских дач, где до последних метастаз из номенклатурных унитазов не вылезал, или кладовой там заведовал и тырил из-под носа у Фиделя Кастро с Помпиду бастурму с икоркой. Главное то, что врубился ты в искусство народа по-культурней всего политбюро.
Просто не мог я не прислушаться к звездному пению королев и королей эстрадной нашей жизни, которые, по словам великой Аллы Пугачевой, все могут себе позволить. После нее Магомаев пошел с Окуджавой, потом Марк Бернес, потом Утесов, за ним оба Лещенки. А там и бесподобный Вертинский существенно усилил еще лагерное мое влечение к маленькой балерине. Но больше всего оставили мне заказчики запретных некогда записей Владимира Семеныча, царство ему небесное, Высоцкого.
Как только он запел, я буквально завыл от глубины чувства и слинял в гастроном, чтобы впасть в закономерную грусть щадящего запоя. Вот что такое реальное, думаю, и круглосуточно звучащее бессмертие. Работу почти забросил, пью и слушаю, слушаю и пью – словом, как по анекдоту, веду жизнь в искусстве.
Тут заявляются мои авторитетные покровители с очень сложным и уголовно наказуемым заказом от группировки. Но кинуть своих благодетелей и отказаться от того заказа я не мог. Не мог. Это все равно что сказать в свое время Андропову: да пошел ты на хер вместе со своей больной почкой, не поеду я шпионить ни в какую заграницу, у меня и на родине рыло в шоколаде.
Меня с ходу замочили бы. Я и ответил, что все будет как в мавзолее, верней, никто из широких ментовских масс и из родственников не въедет, что тут к чему и кому отдают последний долг родственники, друзья и сослуживцы. О сущности заказа – позже.
Я ведь из-за песен буквально не просыхал. Поишачу – иду с бутылкою в кусты, к могилке, где ниша у меня образовалась в аромате хвойно-хризантемовом во глубине подножия горы венков. Короли эстрады приелись, может быть, поэтому и пить я начал без закуски. Слегка глотну, врубаю очередную кассету Владимира Семеныча и погружаюсь вместе с Серым в душераздирающе-откровенную правду почти всей нашей совковой жизни. Там же, в цветочной нише, и оставался на ночевку в связи с невозможностью дальнейших телодвижений к троллейбусу. Так я продержался до девятого дня.
И вот что вышло на девятый день из всего этого поминального мероприятия.
Влетает в уборную просто-таки нагло огнедышащий ящер в лице гендиректора кладбища. В руках у него – с корнем вырванный из могилы Серого тот самый магнитофон «Сони».
Ну как мне было не воскликнуть с полупьяным умилением: «Вечная, господа, слава японской радиотехнике!» Я и воскликнул, потому что Владимир Семеныч Высоцкий продолжал в бошке у меня умолять коней, чтобы они чуть помедленнее, понимаете, чуть помедленнее, кони…
Влетает, значит, гендиректорская и коррумпаторская рожа и орет: «Твоих рук дело? Колись, проказа уголовно-процессуальная!»
К подобному хамству я тоже отношусь более чем скептически, но все же с мягкой отвечаю усталостью, что всего лишь самозабвенно ввел в наш сектор новый вид культурного обслужи-вания завещаний населения и лично вам, Вячеслав Омарыч, было мною на пятый день отстегнуто выше Ленина, который, извиняюсь, стоит на Калужской площади. И с безымянной этой минуты никому, говорю, не позволю плевать в родное удостоверение профсоюза погребальных работников – НИ-КО-МУ! За нанесение таких обид я ведь в состоянии наебнуть по вашей падлючьей физии импортным, понимаете, разглаживателем морщин!
А он все бакланит и противоречиво бесчестит артиста своего дела, то есть лично меня: «Ни на одном кладбище нашей Родины ноги твоей больше не будет, подонок… ты, сукоедина, всех нас ЗАФИТИЛИЛ на хуй!»
Об основных эпизодах дела могу показать следующее: понесся там у нас настоящий Николай Васильевич Гоголь.
Гендиректор приглашает меня полюбоваться панорамой происшествия, трагически изменившего мою судьбу с одной уголовной статьи на другую. Подходим к могиле Серого, а там стоят две автомашины. На борту одной написано «Мосфильм», на другой «Фитиль». Само собой, везде полно ментов, ОБХСС и молчаливых людей в длинных макинтошах. Я, естественно, ничего еще не понял, но, цензурно выражаясь, буквально обомлел.
Произошло же следующее: какая-то старая чекистка в порядке шефства привела два отряда старшеклассников к урне с прахом какого-то соратника железного Феликса. Это было, кажется, на седьмой день Серого и, кажется, на четвертый моей духовной грусти в запое. Ну, проходя мимо Серого, все эти комсомолы присели вдруг на примогильные скамейки, и их моментально заворожил гений Владимира Семеновича, а затем юной Аллы Пугачевой и других корифеев микрофона, обожаемых народом. Мумия начинает тащить молодежь к урне чекиста, а молодежь справедливо посылает ее за «Байкалом» и вафлями «Чудо-юдо», выпускаемыми «теневой» экономикой Марьиной Рощи.