Собрание сочинений в шести томах. Том 6
Шрифт:
Хотелось бы заглянуть в души, в мысли и этих седоватых официантов, и этих прохожих в заломленных синих фуражках с лакированными козырьками…
В ратуше мы нашли тех, в чьи души можно было не заглядывать. Их души и так были открыты. В большом зале, под темными средневековыми сводами, прямо на полу раскинуто несколько десятков матрацев. Всюду домашний скарб, одежда, винтовки, диски для автоматов. На казарменном положении весь горком и многие из партийного актива.
Нас встретил Паук.
— Хочу вам показать, — сказал он, — наши правила подпольного бойца. Мы набросали несколько пунктов. Мы поинтересовались старыми уставами, даже и теми, которые были
Он стал читать нам из правил «Принятых в Красную Гвардию», составленных в 1918 году:
«1. Все за одного, один за всех!
2. Будь на страже революции…»
И так подряд двенадцать пунктов.
— Многое, конечно, устарело. Мы думаем, надо начать вот с чего…
Удар тяжелого снаряда перед входом в ратушу прервал Паука. Посыпались стекла, кто-то страшно закричал.
Мы все бросились на крик. Второй удар сотряс здание с другой стороны. Запах взрывчатки вместе с дымом пронесся по комнатам и коридорам ратуши.
Мужчины с такими же кольтами в кобурах, как и у секретаря горкома, светловолосые женщины в брюках, в курточках, перетянутых ремнями, куда-то уходили группами.
— Пора действовать, — сказал Паук. — Я рад, что вы побывали у нас. Это похоже на то, как было в России когда-то?
Он повел рукой вокруг, и мы вновь увидели непривычную военную обстановку в горкоме партии Нарвы. Но так ли, подумалось, было в те времена, когда кто-то написал ныне знаменитые слова на дверях: «Райком закрыт, все у шли на фронт»?
— Не знаю, — добавил Паук, — что ждет нас завтра, но сегодня мы уходим на фронт, будем сражаться рядом с Красной Армией.
Фронт ревел, когда мы возвращались в штаб 191-й дивизии. По всем дорогам хлестала снарядами разных калибров немецкая артиллерия. Наша била в ответ. Загорались, дымили деревни. На бреющих высотах проносились, стуча пулеметами, «мессершмитты». Шла война.
Возле деревни Дубровка поперек дороги стояла легковая машина иностранной марки светло-песочного цвета. Ее прошило пулеметными очередями с самолета. Вокруг машины толпилось человек двадцать с остановившихся на обочинах грузовиков и автофургонов. Мы тоже вышли из нашего «козлика».
В светло-песочной машине было двое мертвых в пограничных зеленых фуражках: шофер, завалившийся за рулем, и на заднем сиденье — молодой капитан. В крови были их выцветшие бумажные гимнастерки. Кровь капала на горячий асфальт сквозь щель из-под автомобильной дверцы. Светился зеленый глазок радиоприемника, и что-то бесстрастное, с длинными раскатистыми «р» говорил, как мы поняли — по-фински, — диктор из Хельсинки.
— Какого черта! — рявкнул вдруг взбешенный подполковник, выскакивая из подкатившей, обтянутой маскировочной сетью «эмки». — Жить надоело? По местам, и чтоб тут ни одной машины не было!.. Через минуту стрелять буду! — Он отогнул рукав гимнастерки и, глядя на часы, стал расстегивать кобуру.
Шоссе опустело. Отъехав с полкилометра, мы остановились. Энергичный подполковник с помощью не то веревок, не то троса пытался взять светло-песочный автомобильчик на буксир [1] .
1
После опубликования этой главы в журнале «Октябрь» я получил письмо от москвича, полковника запаса Василия Ивановича Новикова: «У вас есть эпизод с легковой машиной. Действительно, я был капитаном пограничных войск, ездил на трофейном «опель-кадете».
9
Ночь на 8 августа была претемнейшая, без луны, и небывало теплая для сырых и мглистых ленинградских мест. Мы ночевали в Ополье, среди могил в церковной ограде. Завернулись в шинели и спали на сухой, теплой земле. Под боком у меня лежал карабин, у Михалева — «трехлинейка. В карманах — гранаты, под головами — полевые сумки, набитые блокнотами, полотенцами, мылом и бритвенными принадлежностями.
Такая повышенная вооруженность и боевая сверхготовность объяснялись тем, что политрук Вагурин из роты ВНОС рассказал нам об очень подозрительном поведении немцев. Посты наблюдения уже двое суток сообщают о шуме моторов за линией фронта, о передвижении войск, о том, что кое-где немцы разминировали проходы в минных полях. Не подбрасывают ли силенок и не готовятся ли к новому наступлению?.. Если они рванут тут ночью от Ивановского да от Поречья на Ополье, то есть к дорого на Ленинград, то мы, развались только на пуховиках; не успеем даже одеться.
Проснулись мы одновременно от дьявольских толчков в бока и от грохота, подобного грохоту начавшего действовать вулкана. Так, во всяком случае, мы представляли по литературе начало последнего дня Помпеи.
— Это что же такое? — спросили мы друг друга, нащупывая оружие.
В это время ослепительно, светом зарева, вспыхнуло там, где проходила железнодорожная ветка Котлы — Веймарн, затем земля вновь ударила нас снизу злым трясучим толчком, и уже вслед за этим еще раз грохнуло вулканическим извержением. Железнодорожная пушка, решили мы, слыша высоко над головами шелестящий полет тяжелого снаряда. Через нас наши артиллеристы из района Керстова или Кикериц методично, неторопливо били именно в том направлении — по Ивановскому и Поречью.
Спустя некоторое время немцы стали отвечать, отыскивая наше железнодорожное орудие. Но оно, очевидно, уже ушло со своего места. Оно молчало. На нашей стороне только лаяли тревожно собаки да перекликались перед утром неутомимые петухи.
Утром начался бой, началось немецкое наступление. Сначала долго ревела их артиллерия, а затем, часов ужо в десять, как стало известно вносовцам, вражеские части несколькими клиньями двинулись именно с того проклятого плацдарма в районе Ивановского, Поречья и Б. Сабека. Фронт прорыва был широкий. Наши полковые пушки не брали броню немецких танков, мы не знали, как противостоять огнеметам, смонтированным в их башнях. Особенно губительным был вражеский минометный огонь. У немцев оказалось чертовски много минометов.
Словом, нам стало известно, что на берегах Луги с десяти утра идет жесточайший бой, и часов в одиннадцать мы уже двигались к фронту.
Мирные картины, которые красовались на этом пути дней десять — двенадцать назад, исчезли. По всем дорогам, в том числе и ухабистым, лесным, мчались санитарные машины, из ухаба в ухаб ковыляли связные броневички, тарахтели мотоциклы, катили грузовики с боеприпасами; навстречу нам потянулись местные жители, гоня коров, свиней, овец, толкая тележки со скарбом. В толпах, вывалив языки, метались перепуганные собаки. Над всем этим в небе деловито и по-хозяйски следовали куда-то шестерки и девятки немецких бомбардировщиков в сопровождении длиннофюзеляжных маневренных «мессершмиттов».