Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести

Воронкова Любовь Федоровна

— Ну и как же? Мороз ведь!

— Я не знаю как, — сказала Чечек, — вон бабушка знает… Бабушка, расскажи, как зимой живут в аиле. Замерзают, наверно?

— Все бывает, — ответила бабушка. — Ну, да старым ничего. А вот маленьким плохо было. Маленьким плохо.

Бабушке Тарынчак вдруг вспомнилось ее детство, далекое-далекое, будто приснившееся во сне.

— Мороз… Мороз… Мать вечером принесет большую охапку топлива, чтобы на всю ночь хватило. Сварит мясо, поужинаем. И тут самый трудный час наступает. Самых маленьких мать укладывает спать возле огня, а я побольше — мне около огня негде. Моя постель подальше от огня, в ямке, выкопанной в земляном полу. Мать берет меня

на руки и тащит, а я бы от огня ни за какую сладость не отошла! Уложит меня в эту ямку, укроет овчиной. Теплая овчина, а от земли со всех сторон мороз лезет. Согнешься и дрожишь. Зубы стучат, стучат… Долго не спишь, долго. Лежишь, слушаешь. А за стеной коровы ходят, снег под копытами скрипит… Понемножку обогреешь свою ямку, уснешь… А ночью огонь погаснет. Дети заплачут от холода. И я заплачу. Мать встанет и опять запалит костер. Так опять согреемся… А утром на овчине целый комок инея. Дышишь во сне, а на овчине иней нарастает… Выскочишь из-под овчины да опять к огню… Плохо детям в аилах жить! Плохо!

— И взрослым не лучше, — вздохнул Андрей Никитич, когда Чечек перевела ему бабушкины слова. — Нет, не лучше. Пора людям эти аилы бросать. Пора!

— Да уж теперь народ бросает, — сказала бабушка. — Летом еще живут, а зимой нет. Зимой в избу уходят.

…Утром, после того как приезжие позавтракали и попрощались со всеми, кто жил в бригаде, Андрей Никитич сказал:

— А что, это озеро Аранур, о котором мне в Горно-Алтайске рассказывали, далеко отсюда?

— Где-то здесь, — ответил молодой алтаец-актер, — но где именно — не знаю.

Третий человек — тоже москвич, седой и голубоглазый, которого все называли режиссером, — спросил:

— И что за Аранур?

— Да озеро такое. Про это озеро всякие чудеса рассказывают.

Бригадир Иван Тызыяков, провожавший их, сказал:

— Это совсем недалеко. Километров восемь — вот и будет озеро Аранур. Только близко к нему не подъедете, согра кругом…

— Согра? — удивился Андрей Никитич. — А это что такое — согра?

— Болото, кочки, осока, — объяснил актер.

А седой режиссер сказал:

— Ничего, что согра. Поедем. Хоть издали посмотрим на этот Аранур. Может, годится.

Бригадир стал объяснять, как проехать к озеру. Но Андрей Никитич, который сам сел за руль, сказал:

— Вот мы возьмем с собой ребятишек — они и покажут дорогу… Чечек, ты дорогу знаешь?

— Знаю! — крикнула Чечек и живо забралась в машину.

— А я тоже знаю! — закричала маленькая Чоо-Чой и тоже влезла в машину.

А вслед за ней забрался черноглазый Нуклай, а за Нуклаем — Колька Манеев. А за Колькой полезло было еще пять человек: они все знали дорогу! Но Андрей Никитич сказал:

— Хватит! А то машина всех не повезет, — и захлопнул черную дверцу.

Машина полетела легко, как ласточка. Мягкое сиденье оберегало от толчков. Чечек казалось, что так мчаться она могла бы и день, и ночь, и еще день, и еще ночь… Но ребята, которые ревниво следили за правильной дорогой, закричали в один голос:

— Дядя, поворачивай, поворачивай! Тут потише: кочки… А тут ровно — давай!..

— А вон озеро!

— Останавливай, дядя! Болото!

Машина остановилась. У подножия зеленой горы лежало тихое, неподвижное озеро, синее, как синее небо, задумчиво сиявшее над ним. Ни одна птица не оживляла его, ни одно деревце не шумело над его гладкой, тяжелой водой.

— Это возьмем… — сказал седой режиссер. — Андрей Никитич, ну что скажешь? Разве не красота?

— Это красота… — задумчиво согласился Андрей Никитич. — Но что делать мне с моим сердцем? Грустно мне от этой красоты. Дико здесь, пустынно. И вся природа словно

боится обрадоваться, ну вот так, как она радуется в Уссурийской тайге, — роскошно, глубоко, щедро! А тут она всегда словно в раздумье. Словно не верит в счастье, словно вспоминает о чем-то… Улыбнется солнечным лучом и тут же готова закрыться дымкой дождя или тумана, замкнутая, неласковая.

— В этом ты, пожалуй, прав, — согласился седой режиссер, — природа здесь суровая. Но ты попробуй посмотреть с другой стороны на эти безмолвные леса и долины. Ты вспомни, что в этой тайге полно жизни, что тут бродят медведи, лисы, дикие козлы, благородные маралы… что в этих долинах пасутся бесчисленные колхозные стада — тысячи овец, тысячи лошадей, тысячи голов рогатого скота… что всюду, где есть реки, уже шумят гидростанции… что молотилки на токах уже молотят электричеством, что электрические лампочки засветились в горах. И всюду в долинах на черной земле растут хлеба… и что алтайцы, извечные кочевники, нынче пашут колхозные поля, и не той рогулькой, которую мы видели в музее, но плугами и тракторами… Да что говорить — сады разводят! Это здесь-то, где сроду яблони не видели!

— Мы тоже около школы сад посадили, — ввернула словечко Чечек.

— А, видишь? Вот посмотри на эту Чечек. Она уже в аиле жить не будет. Она учиться пойдет, будет одной из тех, которые пробуждают природу всюду, где бы они ни были! Такие и дороги прокладывают, и электростанции строят, и сады сажают! Вот с этой стороны посмотри на Горный Алтай — может, ты и почувствуешь, что не так уж тут дико и пустынно!.. — И добавил, подавая Андрею Никитичу аппарат: — Давай крути! Запечатлевай эти тихие горы и безмолвие. Скоро настанет время, когда ты этого безмолвия даже и в алтайских долинах не найдешь!

Когда засняли все, что хотелось седому режиссеру, то взобрались на гору и оттуда глядели на озеро.

— Так расскажите же, что за чудеса такие знаете вы про это озеро? — спросил режиссер. — Ну, кто знает, ребята?

— Я знаю про озеро! — крикнул черноглазый Нуклай и поднял руку, как в школе.

— А я тоже знаю, — сказала Чечек, — мне бабушка рассказывала.

— Тебе бабушка рассказывала, а я сам видел, — сказал Колька Манеев.

Только маленькая Чоо-Чой молчала. Она тоже знала и видела, но плохо говорила по-русски, потому и не хотела рассказывать.

— Ну, рассказывайте все по очереди, — сказал Андрей Никитич.

А седой режиссер вынул записную книжечку и карандаш. И вот что он записал в своей книжечке.

…Жил здесь когда-то молодой богатырь. Один раз проезжал этот богатырь мимо озера Аранур, захотел напоить коня и влетел на коне прямо в озеро. Влетел, а обратно не выплыл — вода утащила, сразу на дно пошел. Только крикнуть успел. А потом выплыл, но не здесь, а в Телецком озере. А Телецкое озеро очень далеко отсюда…

Озеро Аранур всегда тихое. А однажды вдруг заволновалось. И пастухи увидели, что ворочается в озере рыба не рыба, кит не кит. Ну, что-то огромное! Побежали на коннозавод, рассказали директору. Собрался народ. И все видели: ворочается какая-то зверюга в озере, едва помещается. Захотели поймать. Вбили на берегу два столба. На крепкую рукоятку насадили железную «кошку», а на «кошку» — мясо. Привязали «кошку» тросами к столбам и пустили в воду. Стали ждать. Час ждут, два… пять часов ждут. Ничего. Все тихо. Директор ушел — к нему кто-то из треста приехал. И народ к ночи по домам разошелся. А утром пришли — что такое? Один столб покривился, другой столб вырван, трос оборван… А «кошка» с куском мяса пропала, пропала в неизвестной глубине. И снова стало тихо на озере Аранур. Откуда появилась огромная рыба? Куда ушла?..