Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
— Лошадей запрягай! Хозяин велел, — говорил все-тот же голос.
— Ну я пошел, — заторопился Матвей Степаныч. А у двери обернулся к Федору, приложил указательный палец к своему лбу и серьезно сказал: — Проясняется!
Федор проводил глазами заплатанную спину, валенки с торчащей из пяток соломой и шапчонку, которую видел на Матвеевой голове, будучи еще мальчишкой. Сколько уж прошло лет — а шапка все та же.
А по селу шел разговор о Федоре. Не было такой избы, где
У колодца тоже калякали.
— Правду, что ли, говорят, кума, Федор Ехимыч с оружием приехал? — спрашивала одна.
— Не слыхала, — ответила другая.
— Ну как же так «не слыхала»! Говорят, и бонба на нем, и зарядов к ней целый мешок привез. Все ж говорят.
— А может, и правда.
Матрена Васильевна, вытягивая бадью из колодца, вступила в разговор:
— Какая там бонба, бабоньки! Наши зверищи-то… «Суди-или»! А он не виноват. А теперь вот пришел.
— Вот наши дубины чего наделали! — сказала одна из женщин, поддержав Матрену Васильевну.
А та продолжала:
— Никто из мужиков не идет к Федору проведать — совесть не пускает. Им самим сейчас суд, от совести. Не могли защитить малого от каких-нибудь пятерых разбойников, да еще и укрыли их от следствия. Ведь знают, ироды, что, почитай, воскрес он, — вот и стыдно. А мой первый пошел к нему. Ну, у моего совесть чиста.
Бабы сгрудились около нее, засыпали вопросами:
— Говори, как он там?
— Что ж рассказывал о нем Матвей?
Матрена Васильевна подняла коромысло с ведрами, стала вполоборота к ним и как бы мимоходом сказала, окинув их взглядом:
— Ничего не рассказывал.
И плавно пошла не оглядываясь.
Оставшиеся смотрели ей вслед молча, как завороженные. Кто-то из них сказал:
— Гля, бабоньки! Сорочихе за пятьдесят пять, а она — как в сорок пять смотрит. А бедность какую вынесла, господи боже! Да пятерых детей похоронила. Куды та-ам!
Матрена Васильевна шла по дорожке, ступая уверенно и прочно. Муж — по батракам всю жизнь, а на ней — вся семья. И выдержала. Такая женщина не пропадет!
Навстречу ей шел Андрей Михайлович. Под мышкой у него торчал потрепанный портфелишко.
— Здорово была, Матрена Васильевна! — приветствовал он.
Она ответила поклоном. А он спросил, остановившись:
— Как живете-то?
— Да как? Так и живем: чужое молочко вприглядку пьем, хлеб да соль жуем, — ответила Матрена Васильевна.
— Ты всегда сморозишь, — не очень-то весело пошутил Андрей.
— Смех — бедняку на здоровье, а богатому — хворь.
— Все шутишь?
— Не до шуток.
Андрей Михайлович, видя, что сейчас, в таком ее настроении, с Матреной «каши не сваришь», попробовал перейти на полушутливый тон:
— А я хотел тебе новость сказать. Хорошую новость.
— Это какую же новость… «хорошую»? Что-то не слыхать было у нас хороших новостей.
— Делегаткой тебя наметили. Согласна?
— Это по какому же вопросу? — притворилась недоумевающей Матрена, будто и не знала, что такое делегатка.
— По женскому. Будешь в женотдел ездить и делегаток смешить. Как ты на это скажешь?
Она стала еще мрачней и ответила:
— Никак не скажу.
— То есть как это — не скажешь?
— Так вот и не скажу.
— Пойми, Матрена Васильевна, нам же надо обязательно беднячку.
— И дурочку, — добавила она.
Андрей Михайлович опешил и вопросительно смотрел на Матрену. А она спокойно пошла дальше. Но председатель остановил ее, слегка держа за рукав и стараясь понять ее:
— Ты либо с ума сошла, либо дурной сон видела?
— Сны я всегда вижу хорошие, Андрей. Да вот в жизни-то кое-что плохое замечаю. А ты меня «смешить» выбираешь. Эх ты! Я тебе в матери гожусь: свои были постарше тебя, да двое из них в гражданскую погибли… А двое еще с германской не вернулись. А ты — «смеши-ить»!
— Да знаю я все это, Матрена Васильевна, — совсем уже душевно сказал Андрей Михайлович. — Я ж вас уважаю.
— А я тебя, Андрей, не уважаю. Вот и все… Иди «чай» пить к Сычеву.
— Да я же на тебя и списки подал! — воскликнул он.
— Ну и возьми свой список обратно. Бумага не человек — протерпит целый век. Возьми тот список да в отхожую и валяй, оправляйся с господом богом. А если хочешь делегатку, то баб собери. Они тебе и скажут, кого выбирать, сами выберут. Ишь ты! — Она поставила ведра и продолжала: — Ишь ты! Список назначил. Сам и выбирать стал, без народа. А может, мы Зинаиду выберем?
— Да видишь ли… — растерянно начал Андрей Михайлович.
Матрена перебила его бесцеремонно:
— «Види-ишь ли-и», — протянула она укоризненно и покачала головой. Затем подняла коромысло с ведрами, постучала пальцем сначала о коромысло, потом о свой лоб и, указывая на его лоб, продолжала: — Ты-то смотри! Забы-ыл! Совесть наша прибыла в село. А ты: «видишь ли-и»! — передразнила она еще раз. Потом стала к нему боком, почти упершись ведром в его пиджак, и гневно спросила: — У Федора был?
— С утра… некогда было, а…
Матрена резко повернула коромысло, зацепила ведром председателя и облила ему полбока водой. Он отскочил, отряхиваясь, и выкрикнул: