Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
Федор вошел. Совсем здоровый! Он остановился в дверях, сияющий, окрепший, прямо-таки неузнаваемый. Тося бросилась к нему и целовала в губы, в щеки, в лоб — куда попало. Такою он никогда ее не видел. Федор смеялся от радости и счастья, а Зинаида и Матрена расточали слезы без всякой экономии. Тут уж ничего не скажешь: им нравилось в те минуты всплакнуть — то были слезы совсем не горькие.
Вошел Ваня Крючков и подал руку:
— Здравствуйте, Тося.
— Здравствуйте, Ваня! Чего уж там: дайте-ка я и вас разок поцелую.
В радостной встрече никто, кроме Зинаиды, не заметил, как Ваня вздрогнул от поцелуя
Миша пришел вместе с Анютой. Он забежал за ней домой и притащил знакомиться. Анюта стала в сенях и никак не хотела идти в хату. Миша уговаривал ее до тех пор, пока Ваня, услышав разговор, не открыл дверь в сени.
— А-а, жених и невеста из одного теста! — воскликнул он. Лицо его уже было веселым.
— А это кто же? — спросила Тося, указывая кивком на Анюту уже после того, как поздоровалась с Мишей.
— Моя невеста, Анюта, — ответил Миша.
— Ну поди, поди сюда, Анюта, — позвала Тося таким тоном, будто она была старше по крайней мере на двадцать лет, а не на шесть.
Так собралась вся семья. А вечером пришел и Андрей Михайлович. Чуть выпили, конечно, как и полагается при встрече. Уже после того как встали из-за стола, Андрей Михайлович спросил:
— Постой, постой! А как же ты, Тося, доехала в такую грязюку?
— С попутной подводой, — ответила Тося, не задумываясь.
— Ну и молодчина! — одобрительно воскликнул он. — Сама добралась.
…Миша ушел ночевать к Андрею, а Федор остался с Тосей вдвоем.
Федор примерил новое пальто и костюм. Потом Тося достала из чемодана новое белье, постелила постель. Кровать стала выглядеть совсем по-другому. Федор следил за Тосей взглядом и радовался тихой радостью оттого, что вот около него жена, его единственная, ему одному принадлежащая, он счастлив, счастлив, счастлив!
— Отвернись-ка, Федя, — попросила Тося. Она юркнула в кровать и засмеялась дрожащим смешком. — Здорово-то здесь как! Мягко!
Она видела одним глазом, как Федор разделся и потушил лампу. Чуть посидел около Тоси и обнял, мягко и нежно, будто боясь притронуться. Тося обвила его шею руками, прижавшись щекой к его подбородку, — но — удивительно и странно! — она думала о подбородке с ямочкой в середине. Счастье ее вот здесь, рядом, а в мыслях тянула к себе неизвестность: целуя Федора, думала об Игнате.
Тяжко было Тосе в тот вечер. Вместо радости лег на душу камень за эти два дня. Только два дня! Как мало времени, и как много груза она приняла на себя. Разве можно сказать об этом Федору сейчас, когда он счастлив? Лучше уж завтра, может быть, рассказать об Игнате. Она чувствовала, если сейчас вот расскажет, как она ехала, что говорил Игнат, расскажет свои сомнения, то ей сразу станет легче и все сразу будет проще. «Взять и сказать, — думала она. — Я тоже ненавижу Игната». Но… ничего не сказала, хотя и знала, казалось ей, что ненавидит… Она слушала, как Федор ровно и спокойно дышал засыпая.
«Счастье, счастье, счастье», — мысленно повторял Федор сквозь дрему.
…Зинаида, укладываясь спать, шептала Андрею:
— Дело скверно. Ванятка-то про себя любит Тосю, должно быть. А Федор-то — ни сном ни духом.
— Да брось ты глупости говорить! — возмутился Андрей. — Втемяшилось тебе.
— Мне не втемяшилось. Вы, мужики, ни бельмеса не смыслите в этих делах, а муж узнает последним.
— И я тоже? — спросил шутливо Андрей.
Зинаида в ответ на это завернула одеяло и больно отшлепала мужа ладонью по мягкому месту, приговаривая:
— Не трепись, не трепись!
— Да ты отбивную, что ли, хочешь сделать? — шутил Андрей, увертываясь и смеясь.
В сенях загремела дверь. Миша шел на ночевку.
— Тсс! — засипела Зинаида. — Тихо!
— Есть «тихо»! — шепотом согласился Андрей. — Но, слушай, не верю. Не может быть.
— Все может быть.
— Вы все не спите? — спросил Миша.
— А ты выспался? — спросил Андрей, толкнув в бок Зину. — Ушел-то к нам из дома час назад. Как же ты не заблудился в такую темь?
Миша понял шутку и буркнул в ответ:
— Я сидел у Кочетовых.
— Ну, спать, спать, — прекратила Зинаида. — Хватит.
Село спало крепким, беспробудным осенним сном. В дождливую погоду всегда хорошо спится. Только Игнат Дыбин сидел у окна в темноте и слушал дождь. К средине ночи поднялся ветер, и над окном пищала соломинка. Игнат думал. Он легко мог бы сделать с Тосей в дороге что угодно и привезти ее Федору, а потом «шепотком за уголком» насмеяться. Это была бы самая жестокая месть Федору и Андрею. Он, собственно, в первые минуты встречи с Тосей только и рассчитывал на месть Федору и его позор. Он знал: опозорь честного, ему и подлый руки не подаст. И предполагал «играть роль». Но вдруг все это полетело к черту, он не желает мстить Тосей. Сидя у окна, видел и в темноте русые кудряшки у висков и мягкий, теплый, вопросительный взор из-под изогнутых бровей. Тося как живая стояла перед ним с наивным вопросом: «Вы — какой-то грустный?» Кто, когда, где сказал ему такие слова? Никто, никогда и нигде. Он знал многих женщин, даже в лагере, но он не любил ни одной из них. Ему некогда было любить, у него было время только для ненависти и презрения. Он и женщин презирал, как посторонний, нужный только по необходимости, одушевленный предмет.
Теперь он еще больше ненавидел Федора за то, что тот счастлив.
Село спало, казалось, спокойно. Но это было обманчиво: кто-то кого-то любил, а кто-то кого-то ненавидел. Любовь и ненависть вечно живут рядом, на расстоянии одного шага, даже в одной и той же душе.
Сычев, проснувшись утром и заглянув в горенку, увидел, что Игнат стоял у окна, обхватив голову руками.
— Чего так? — спросил он коротко.
Игнат не ответил и не изменил позы.
— Или чего дурное услыхал на станции? — допытывался Сычев. — Или нездоров?
— Ни то, ни другое. Все хорошо. Есть добрые вести. — Голос у Игната был хрипловатый от усталости и бессонницы.
— Какие же добрые вести?
— От Черного: ждать скоро сплошную коллективизацию, поддерживать обобществление коров, овец, кур и всякой живности.
— Это зачем так?
— А чтобы колхозы осточертели мужику до его околхозивания.
— А потом?
— Потом что? Говорил же вам об этом раньше: все взорвется и… все к чертям!.. Коллективизация — смерть коммунистам, они сами себе роют яму. — Вдруг Игнат почти выкрикнул: — Хватит об этом! Надоело! — Но сразу поняв, что вышел из роли, спокойнее сказал: — Все ясно: если надо будет, будем стрелять.