Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
Вернусь к аэроклубному эпизоду с посадкой самолета «по-вороньи». Командир отругал меня за то, что, сделав правильную посадку, я перенес на нее погрешности прошлых посадок, когда мой самолет действительно падал на землю «с плюхом». Это своеобразная болезнь начинающих пилотов, при которой происходит «потеря земли». Пилоту кажется, что земля близка, он начинает самолет выравнивать, чтобы посадить его на три точки, в действительности же до земли еще четыре-пять метров, и, потеряв скорость, машина плюхается на землю. Нечто подобное происходит и с молодыми поэтами. Летит, летит, а потом плюхнется. От этой болезни есть только одно верное лекарство —
ВЕХИ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
НАШ ПУШКИН
О Пушкине-поэте надо говорить торжественно,
О Пушкине-человеке — доверительно.
Нас всегда будет занимать чудо или тайна гения. Почему его слово, сказанное более чем полтора века назад, пройдя через многие поколения, пережив многие капризы вкусов и мод, наконец устояв перед сменой общественных формаций, звучит и волнует так, будто оно сказано сегодня? Не следует ли из этого заключить, как пытались не раз, что слово гения — вне времени, вне поколений, вне конкретной судьбы и жизни?
Никакой другой гений не даст нам столько возможностей опровергнуть это ложное допущение, чем гений Пушкина. И никто другой более, чем он, не приоткроет нам тайну своего бессмертия.
Его поэзия — это свет, в котором живут все цвета солнечного спектра. Достаточно свету пасть на душу, как она, подобно призме, обнаруживает все цветовые переливы радуги.
Он погиб в тридцать семь лет, успев поэтически исследовать все состояния человеческого духа: от великих надежд до великих разочарований, от беззаботной веселости до трагизма, от пылкой страсти Ленского до бесстрастной мудрости летописца Пимена, от низкой зависти Сальери до творческих высот Моцарта. К тридцати семи у него уже не было возраста. У него нет возраста и сегодня. С ним юность нашего времени и седая поучительность веков.
Как личность в высшей степени универсальная и гармоническая, он обладал всеми качествами поэта, человека и гражданина, которые нам, строителям коммунистического общества, сегодня особенно дороги:
это пытливый, творческий ум, свободолюбие, гуманизм, трудолюбие, высокое понятие чести, благородство, страсть и предельная искренность.
Невозможно единым взглядом охватить исполинскую фигуру Пушкина, трудно в коротком слове войти во все обстоятельства его жизни и творчества. Остановлюсь лишь на некоторых гранях.
Как поэт и гражданин Пушкин сформировался в годы высшего взлета народного самосознания, связанного с победой в Отечественной войне 1812 года, с движением декабристов. Со многими из них поэт находился в дружеских отношениях и вполне разделял их вольнолюбивые устремления. За три года до событий на Сенатской площади он записал:
«Одно только страшное потрясение могло бы уничтожить в России закоренелое рабство; нынче же политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян…»
Не менее решителен был он и в своих стихах. Вслед Радищеву, воспевшему свободу, пишет он оду «Вольность», которая потрясает нас своей политической заостренностью:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
После
Есть резкая и важная черта, что отличает его от многих современных ему поэтов. Если Дельвиг и Баратынский были в поэзии частными людьми, то Пушкин — государственным человеком, не в смысле официальной государственности, не по унизительной службе камер-юнкера, а по собственному пониманию нужд русской земли, своего народа, долга поэта, по собственному установлению.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы.
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Нам сегодня особенно дорого это высокое понятие чести, поднятое до беззаветного служения Родине.
Пушкин стал великим потому, что своей духовной близостью к декабристам оказался на самой быстрине общественного движения — того движения, которому в родословной нашей Революции В. И. Ленин отведет первое место. Пушкину доводилось часто встречаться с Пестелем — одним из самых последовательных вождей декабризма.
«Только революционная голова, подобная… Пестелю, — писал он, — может любить Россию — так, как писатель только может любить ее язык. Все должно творить в этой России и в этом русском языке».
Здесь впервые русскому патриотизму дано революционно-деятельное направление. Здесь впервые судьба родины прозревается в социальных преобразованиях. Впервые революционер и поэт сближены и поставлены рядом.
Это закономерное сближение станет потом счастливой особенностью русской поэзии. От революционных демократов и Некрасова она перейдет к Октябрьской революции, к таким ее певцам и зачинателям советской поэзии, как Александр Блок, Владимир Маяковский, Сергей Есенин. Через них от Пушкина с нами сохранена временами ослабевавшая, но прямая и непосредственная связь.
Тайна бессмертия Пушкина кроется в его разносторонней образованности, в усвоении им огромных богатств, человеческой культуры. В нем сочетались обширность познаний и редкостное чувство историзма. Историю — и русскую, и мировую, и древнюю, и, по тем временам, новую — он воспринимал не как остывший ряд героических и трагических событий, но как движение и развитие государственное и народное, а у движения и развития всегда есть проекция в будущее. Не только сюжеты давно минувшего, но все, о чем бы он ни писал, высвечивалось у него светом исторической перспективы. Не потому ли так много, сказанного им, оказалось пророческим!
Из русской истории поэт знал, как зарождалось рабство, как утверждалось и ожесточалось крепостничество, как раздаривались и проигрывались деревни, целые волости с их землями и живыми душами. И то, что другим казалось божественным предопределением, для него было результатом земной несправедливости. Вот почему Пушкин был особенно внимателен к таким народным движениям, как крестьянские войны Степана Разина и Емельяна Пугачева. В расцвете своего поэтического творчества, невзирая на бездорожье, он отправился в Оренбургские степи и собрал драгоценный для народа материал о Пугачевском восстании.