Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
Воспитанный на русской истории, гуманист Пушкин никогда не болел болезнью национальной ограниченности. В понятие «Русь» он вкладывал, по существу, уже наше современное содержание многонародности и многоязычия. «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык», — читаем мы в его «Памятнике».
Пушкин пристально и мудро наблюдал, как развивались и углублялись связи между народами, как все бессмысленней становились раздоры и войны. В неоконченной поэме «Тазит» юноша, воспитанный в чужом горном ауле, познавший другой народ, уже не может исполнить закон кровавой мести.
Пушкину была душевно-близка и понятна идея братства
Сегодня высокие идеи гуманизма стали глобальными, они требуют практического осуществления. В голосе советского народа, призывающего к миру и дружбе, звучит и голос нашего великого поэта. И в этом его непреходящее мировое значение.
Кто ищет дружбы, тот находит ее. В мире у Пушкина много друзей, понимающих его великую роль, но у него есть и враги. Враги Пушкина — это враги мира, враги добра и красоты.
Те, кто швыряет книги Пушкина и других гуманистов в костры современной инквизиции, знают, что Пушкин делает нас сильнее, непреклоннее в защите добра и разума, человеческого достоинства и свободы. Он делает нас сильными тем, что учит любить Родину, ее историю, ее славу; тем, что этой же любовью учит нас любить все человечество.
Давайте в свете сказанного прочтем и такое пророчество Пушкина: «России определено было высокое предназначение».
Кочуя по трудам ученых, по книгам литераторов, эти пушкинские слова в последующие десятилетия приобретали порой мистическое, мессианское звучание. К светлому гению Пушкина это не имеет никакого отношения. Высокое предназначение России он видел, чувствовал, прозревал в ее не разбуженных тогда социальных творческих силах, в способности ее народа разбить тяжкие оковы самовластья и угнетенья, сказать в истории свое неповторимое и весомое слово.
Не все пророчества сбываются. История вносит свои поправки. Но пророчество Пушкина сбылось. Мы по праву гордимся Россией, совершившей социалистическую революцию, ее народом, который идею братства народов перенес в область реальной коммунистической практики.
Но мы уже давным-давным знаем, что блага всесветного мира обретаются не на путях христианского смирения. Мы не вымаливаем мира, мы боремся за него своими делами и убежденным словом ленинцев.
Пушкин — величайшая духовная ценность нашего народа. Эта ценность нетленна для всех, кто любит поэзию, а поэзия не знает границ. Иначе и не может быть, потому что поэзия всего мира родилась из человеческого желания соединить в себе разрозненные вещи, явления природы, отдаленные понятия, незнакомых прежде людей, племена и народы.
Поэзия Пушкина с ее чувством свободы, достоинства и благородства — больше чем стихи. Пушкин начинает жить в каждом из нас еще до встречи с его стихами, как в новорожденном еще до встречи с солнцем уже пульсирует солнечная энергия.
В последнее врем мы замечаем особенную тягу нашей молодежи к Пушкину, потому что переживаем особенный этап в нашем общественном развитии. Под руководством ленинской партии из года в год умножаются материальные и духовные возможности для формирования нового, гармонически развитого человека. А титаническая задача построения коммунистического общества еще более обостряет потребность в нем, новом человеке.
«Великое дело — строительство коммунизма — невозможно двигать вперед без всестороннего развития самого человека. Без высокого уровня культуры, образования, общественной сознательности, внутренней зрелости людей
У Пушкина на всем печать красоты.
К пушкинской красоте мы шли трудными путями — через огонь революции, через жертвы, разруху и голод гражданской войны, через трудные подвиги пятилеток, через испытания войны Отечественной. Мы шли к нему не отдельными избранниками судьбы, а всем народом. Мы пришли к нему и сказали: — Наш Пушкин.
М.Ю. ЛЕРМОНТОВ
Если нашу культуру представить как поступательное движение интеллектуальной энергии и сравнить с линией тока высокого напряжения, то Лермонтов — одна из ее могучих опор с глубоким гранитным основанием. Она не позволяет высоковольтной линии нашей национальной культуры провисать и заземляться. Для полноты образа нужно добавить, что эта опора обладает чудесным свойством вырабатывать и досылать в линию свои токи. Теперь становятся яснее две роли: этапная роль в смысле времени и места и непреходящая роль в смысле воздействия. Стоит подключиться к линии, как вздрогнет от неожиданности и засветится человеческое сердце.
Для меня Лермонтов существует в двух крайностях. Как поэт он удивительно человечен и постижим, как орган, вырабатывающий творческую энергию, — фантастичен. Говорят, что в доисторические времена на земле существовали такие биологические виды, защитой которых был огонь. Во время борьбы они выбрасывали из своего чрева нечто похожее на шаровые молнии. У Лермонтова исходом подобной энергии были стихи. Возможно, что и глубина познания человеческой природы у него зависела именно от этого. И вообще, разве познание мира на любом этане не зависело целиком от открытия новых, более высоких энергий. Температурный режим лермонтовской души для других — ну, например, для Алексиса Лопухина, брата Маши Лопухиной, — был бы совершенно гибельным.
Поэт это сознавал, поэтому и заставил своего Арбенина сказать:
Послушан, Нина… Я рожден
С душой кипучею, как лава…
Только после этого можно говорить о месте Лермонтова в нашей национальной культуре. Кипучая душа определила все характерные черты его творческой натуры. На Лермонтова пришелся излом века. Разгром декабристов — первая и роковая трещина. И Пушкин и Лермонтов погибли на этом изломе. Хотя по времени они стоят рядом, но уже в разных эпохах: Пушкин — по ту сторону излома, Лермонтов — по эту. По ту сторону еще были надежды, по эту — их уже не было. Пушкин еще там, в мире надежд, несмотря ни на что. Его надежды были засыпаны пеплом, но он все-таки знал, что они были. Лермонтов о них, по существу, и не ведал. Он слишком рано сказал:
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
На долю Лермонтова выпало сразу две задачи: преодолеть излом века, наложить на него нравственный шов и уже от Пушкина дать новое направление русской мысли, поискам русского сердца. И то и другое ему посчастливилось выполнить. Он развил и углубил пушкинское проникновение в душевный мир человека, в его психологию. Если Пушкин — солнечный свет, то Лермонтов — два-три наиболее ярких цвета из его спектра, притом трагических тональностей.