Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
— А откуда вы знаете, что молчим? — отпарировал Фомушкин.
Доцент осекся: может, они и правда не молчат — почем знать, но все-таки задал вопрос:
— В самом деле, я серьезно: говорили вы лично где-нибудь об этом? Скажем, в областных верхах?
— Я тоже серьезно: говорили. Писали, — ответил за Фомушкина Чумак. — Мы-то выкладку дали в область точную. Потом ругались, спорили. А что сделаешь!.. В Корневцах заготовили кормов мало. Наш район им теперь пятьсот тонн сена взаймы дал — тоже зимой возят, мучают людей, рвут тракторы и автомобили.
— Дикость! —
— Вот послали теперь в район «выправлять положение». Переметова направили… для пробы: вытянет — так, не вытянет — спета его песенка.
Митяй оглянулся на Чумака, внимательно посмотрел, но не произнес ни слова.
— Почему они молчали? — переспросил Фомушкин. — Скажу почему. Очень уж мне это самое в душу запало — все помню… Когда я был еще комсомольцем, один товарищ мне однажды сказал в своем кабинете так: «Ты, Фомушкин, много лишнего говоришь. Горяч, молод. Человек чаще страдает оттого, что „лишки“ высказывает, но он никогда не жалеет и не страдает оттого, что молчит. Запомни на всю жизнь, чтобы тебе шею не сломали. Подумай». Вот они и молчали.
— К слову сказать, Валерий, с твоим характером тебе в свое время шею скрутили бы как пить дать, — сказал будто между прочим Петр Михайлович.
Теперь Митяй оглядел Фомушкина и снова врос в сиденье, приклеился к беспокойной баранке руля. Автомобиль бросало из стороны в сторону: ехать становилось все труднее и труднее.
И вот по обе стороны пошли стены снега — они были выше «козла». Здесь поземка юрилась вверху, над стенами, и ровным слоем садилась вниз. Автомобиль пошел лучше, спокойнее. Митяй вытер рукавом пот, поправил шапку и откинулся на спинку сиденья: он отдыхал, пользуясь ровной дорогой.
Но неожиданно перед нами вырос автомобиль, груженный мешками.
— В чем дело? — крикнул Митяй, приоткрыв дверцу.
Ему никто не ответил. Тогда он вышел и направился туда. Мы тоже вылезли поразмяться и пошли за ним.
Из-под грузовика торчали валенки: справа — одна пара, серая; слева — другая, черная. Валенки были живыми: то царапались, упираясь пятками, то чуть уползали под машину.
— Кукуем? — спросил Митяй, присев на корточки и заглядывая под кузов.
— Кукуем, лопни оно надвое, — ответил озлобленный голос.
— Что стряслось, братва?
— Кардан рассыпался, лап его разлап! Снимаем.
Другой голос спросил:
— Тебе встречался наш, с мешками?
— Встречался один.
— Далеко?
— За Лопыревкой.
— Значит, выбрался наш Аким.
— Чего же он бросил-то вас? — спросил Митяй.
— Сами послали. Может, доедет — пусть трактор гусеничный гонят навстречу. Он же головным шел в колонне — вот его и послали.
— В какой колонне?
— А ты глянь вперед хорошенько.
Мы все посмотрели туда. Метрах в двадцати пяти от этого грузовика в змейках поземки стоял второй, за ним третий… Дальше, за поземкой, ничего не видно.
— Сколько вас тут? — уточнял Митяй.
— За мной еще девять. Заштопорил я их: ни объехать, ни выехать.
— А что ж мы — бросим тебя тут, середь поля? — пробурчал второй голос. — Чего зря плетешь… — Потом громко, со злобой: — Да ударь ты ее молотком! Ударь ее! Чего качаешь, как дите на коленках?
Послышался удар молотка. Потом опять голос:
— Ну вот и снялась. Вылупилась!
— Рассыпалась крестовина! Что делать? — проговорил второй под кузовом, добавив крепкое прилагательное.
Первый утешал:
— Есть у меня крестовина старенькая. Только проваландаемся тут часа два, если не больше. Пойдем к Сове.
Они вылезли из-под кузова — широкоплечие, сильные, вымазанные нигролом. Один из них, молодой совсем, лет двадцати трех, не больше, с чубом навылет, окинул всех нас одним взглядом и заключил:
— Райком с потолком.
— Ошибся, — сказал Фомушкин, — Сначала надо говорить «здравствуйте».
— Извиняюсь. Мое почтение! — сдался шофер, — Невоспитанный я. Исправлюсь и учту.
— Это уже другое дело, — одобрил Фомушкин шутку и подал ему руку. — Здорово!
Второй сам протянул ладонь, предварительно вытерев ее тряпкой, отчего она не стала чище.
— Значит, райком с потолком? — спросил Фомушкин. — Впервые слышу. Как это понять? Тоже шутка?
— Ясно, шутка. А что: не райком вы?
— Райисполком.
— А не все равно! — возразил парень. — Тоже с потолком. Выше потолка и вы не прыгнете… Мне-то все едино. Работаю с энтузиазмом — и хватит. Вот машину с отходами промораживаю для борьбы с вредителями и полной очистки от амбарных насекомых.
Второй поправил, ухмыляясь:
— Но воспитывать нас, конечно, надо.
Оба они были явно хитрецы, себе на уме.
— Ну, что будем делать, соколы? — спросил у них Митяй. — Как нам-то через вас перепрыгнуть?
Ответил чубатый:
— Копай «козлику» хатку в стене — утюжком делай. Загоняй его туда хворостиной, дай сенца и ложись спать. Как мы починим рыдван, так и проедем мимо хлевушка твоего, а ты побредешь дальше. Если заметет тебя, за хвост вытянем на дорогу. Только и делов. — В его тоне слышалось этакое пренебрежение шофера большой машины к легковой, к мелюзге, что всегда мешает на дорогах, путается под ногами.
— А нельзя сдать назад всем девяти? А мы бы тебя обкопали сбоку.
— Куда та-ам! Это же три километра всей колонне пятиться раком. Шутишь — по такому снегу!.. Пойдем к Сове — он скажет. — Но тотчас же поправился: — К Совкину… Старший колонны.
Но они пошли вдвоем. Митяй в раздумье проговорил:
— Задача… Козу, капусту и волка переправить на другой берег. Кто придумает? — спросил он у всех разом.
Иван Васильевич немедленно вытянул блокнот и стал «думать» на бумаге. Петр Михайлович чертил на снегу и рассуждал вдвоем с Фомушкиным. Митяй что-то прикидывал в уме около автомобиля, глядя на стену снега. Он воткнул в нее лопату раз-другой и заворчал себе под нос: