Собрание сочинений. Т. 1. Повести
Шрифт:
Сопение сзади, нет, не отстанет. И зябкий мороз охватил под полушубком — беда негаданная, как смерть по пятам. Сама выпустила, пожалела, расплачивайся опять за жалость-то.
— Ах ты, злыдень! Ах ты, отродье дикое! — Руки трясутся, под полушубком по потной спине гуляют морозные мурашки.
Увернулась от Кешки, бросилась с дороги, упала на колени, стала судорожно шарить варежками: «Камень бы покрупней… Отвадить бы сатану, ни дна ему, ни покрышки…»
Но под слоем снега руки нащупывали лишь комья мерзлой земли. Бросалась ими:
— Провались ты, треклятый! Сгинь!
Кешка вился вокруг большой
— Знать бы… Эх, знать бы… Да я б тебя, поганого!..
Наконец-то подвернулась булыга, крупная, тяжелая, в коросте снега, смерзшейся земли. Сжала ее варежками, поднялась. Кешка маячил в стороне, уже пуганный, уже не доверяющий.
— Кешенька, иди, голубчик. Подь сюда, глупый… — Голос елейный, со слезой. — Да иди, сатана, поближе, иди!
И он бочком придвинулся. И грузный камень опустился на морду, и по темному полю пронесся морозящий кровь визг. Кешка исчез в темноте, а визг рвался в ночи, надрывный, оскорбленный, горестный.
И тут произошло невероятное. Настя словно проснулась от визга, вдруг увидела себя со стороны, отчетливо и безжалостно — среди серого заснеженного поля, накрытая глухой тьмою, преступница, прячущаяся от людей, прячущаяся, потому что перестала быть похожей на них. Все на ласку отвечают лаской — она подымает камень, за почет, за уважение бросает спичку — нет ничего святого, гори ясным пламенем. И вопят сейчас в смертельном ужасе свиньи. Гори все, ее труд, ее прошлые радости и беды, гори все живое, поднятое ее руками! Вопят там сейчас свиньи. И перед лицом падает снежок, падают вялые хлопья, напоминающие умерших подёнок, августовскую счастливую ночь, реку, лодку, Веньку Прохорёнка, свою молодость. Сама себе страшна, сама себе противна — одинокий выродок среди ночного поля. Вопят свиньи…
Настя стояла так минуту, не больше, ровно столько, чтоб успел замолкнуть побитый Кешка. Сорвалась, бросилась обратно к деревне, туда, где люди, где пожар, где вопят свиньи. Туда, к своим!
Пот заливал глаза, сорвала на бегу шерстяную шаль, бросила. Дыхание спирает, ноги путаются, с остервенением рвала пуговицы на полушубке, скинула его. Бежала дальше, простоволосая, в одном платье, с хрипом дыша, не чувствуя мороза, спотыкаясь, падая, вновь подымаясь.
В деревне теплится чье-то одинокое полуночное окно. И не видно пока зарева. Мимо своей печи, своей усадьбы, кучи бревен, по тропе, пробитой своими ногами, — поспеет, должна поспеть! Свинарник издалека — сонный и темный, с одного конца снежком припорошена крыша. Нет беды, не померещилось ли?
Но, еще не добежав, услышала истошный визг, приглушенный стенами. И этот визг подхлестнул…
Дверь в кормокухню. На ней замок. И похолодела — ключа-то нет, ключ-то остался в брошенном полушубке. И визг свиней, и через дверь слышен какой-то блудливый, трескучий перепляс… Замок — ключа нет. Вторые ворота заложены изнутри.
И заметалась вдоль по стене от окна к окну. Но окна узки, рамы крепкие, без топора не выломаешь. Добежала до угла, завернула и ахнула… Со стороны деревни свинарник сонный и темный, но он собой закрывает розовый снег. Из окна кормокухни выплескивает кипящее, жадное, в темных чадных завитках пламя. Оно облизывает стену. И часть стены — золотая, яркая, выедающая глаза. А на крыше вдруг на пустом месте вырос сияющий чертик, пошел отплясывать. И осипший рев одичавших свиней. И ничего нельзя сделать.
Настя заломила руки и завопила:
— Спасите! Спаси-те!!
Не переставая голосить, кинулась к деревне. К первой избе, к первому окну, кулаками изо всей мочи:
— Спасите! Спаси-те!!
Ко второй избе:
— Спаси-и-те!!
Хлопнула дверь, другая, хриплые мужские выкрики, бабье аханье. В стороне над свинарником крепло зарево, тускловатое, с багрянцем, как освещенный под гаснущей печи.
Хлопали двери, и над деревней разносился надрывно зовущий, плачущий голос:
— Спаси-те!! Спаси-те!!
Люди добрые, спасите Настю.
1965
Примечания
В 1-й том Собрания сочинений В. Ф. Тендрякова включены восемь повестей, созданных в 1954–1965 годы.
Проза этого первого десятилетия в основном определила круг проблем, который стал предметом пристального внимания писателя в течение всей его тридцатипятилетней творческой деятельности.
В. Тендряков вошел в литературу в начале пятидесятых годов — в период, когда сама история поставила перед жизнью и искусством новые сложные задачи.
Константин Паустовский писал, что Тендряков этих лет напоминал ему мальчика, «похожего на северного застенчивого подпаска» («Юность», 1982, № 6). Но уже в те годы Тендряков четко формирует свое кредо: «Есть критика, выражающая мироощущение писателя, его отношение к действительности. Оно требует от писателя беззаветной смелости и принципиальности… Пассивность мне чужда, как чужда она моим героям. Пассивность враг всякой литературы» («Новый мир», 1954, № 11).
Так же открыто он заявляет и о своем нравственном идеале: «Всякий раз, когда я перечитываю Чехова, я оглядываюсь на себя. Проверяю свою Совесть — правильно ли поступил, не солгал ли в чем-нибудь перед людьми, перед самим собой, не покривил ли душой ради собственного благополучия» («Москва», 1960, № 1).
«Тендряков отличался резким своеобразием, он был решительнее других в постановке острых проблем, смелее в поисках художественной выразительности. С первых же его шагов в нем не было и следа нередкой для начинающих робости… В сочинениях чувствовалась исповедь сердца и жар надежд — ярчайшая особенность того периода… В произведениях все привлекало свежестью, начиная от языка, цепкого, мускулистого, с зарядом напряженной и стремительной энергии, нацеленной на выявление самой сути того, о чем говорил писатель», — так характеризует Тендрякова этого периода исследователь его творчества И. Крамов («В зеркале рассказа». М., «Сов. писатель», 1984 г.).
Когда в 1943 году после тяжелого ранения под Харьковом будущий писатель вернулся в родную деревню на Вологодчине, он имел за спиной ни с чем не сравнимый жизненный багаж — трехлетний тяжкий солдатский опыт войны. Период ученичества у В. Ф. Тендрякова как бы отсутствует — имеются лишь скупые, случайно оброненные фразы: «Начал заниматься сочинительством, хотя все целиком шло в мусорную корзину». («Лит. учеба», 1985, № 2). Короткие анкетные ответы: «С 1951 года считал себя профессиональным литератором». (Там же.)