Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939-1961

Слуцкий Борис Абрамович

МАЛЬЧИШКИ

Все спали в доме отдыха, Весь день — с утра до вечера. По той простой причине, Что делать было нечего. За всю войну впервые, За детство в первый раз Им делать было нечего — Спи хоть день, хоть час! Все спали в доме отдыха Ремесленных училищ. Все спали и не встали бы, Хоть что бы ни случилось. Они войну закончили Победой над врагом, Мальчишки из училища, Фуражки с козырьком. Мальчишки в форме ношеной, Шестого срока минимум. Они из всей истории Учили подвиг Минина И отдали отечеству Не злато-серебро — Единственное детство, Все свое добро. На длинных подоконниках Цветут цветы бумажные. По выбеленным комнатам Проходят сестры важные. Идут неслышной поступью. Торжественно молчат: Смежив глаза

суровые, Здесь, рядом, дети спят.

ПЕРЕРЫВ

На строительстве был перерыв — Целый час на обед и на роздых. Полземли прокопав и прорыв, Выбегали девчата на воздух. Покупали в киоске батон, Разбивали арбуз непочатый. Это полперерыва. Потом Полчаса танцевали девчата. Патефон захрипел и ослаб, Дребезжа перержавленной жестью, — И за это покрыт был прораб Мелодической руганью женской. Репродуктор эфир начинял Популярнейших песен словами. Если диктор статью начинал, Так они под статью танцевали. Под звонок, под свисток, под гудок — Лишь бы ноги ритмично ходили. А потом отошли в холодок, Посидели, все обсудили. И, косынками косы накрыв, На работу — по сходням дощатым! Вот как много успели девчата За обеденный перерыв!

ПАМЯТЬ

Я носил ордена. После — планки носил. После — просто следы этих планок носил. А потом гимнастерку до дыр износил И надел заурядный пиджак. А вдова Ковалева все помнит о нем, И дорожки от слез — это память о нем, Столько лет не забудет никак! И не надо ходить. И нельзя не пойти. Я иду. Покупаю букет по пути. Ковалева Мария Петровна, вдова, Говорит мне у входа слова. Ковалевой Марии Петровне в ответ Говорю на пороге: — Привет!— Я сажусь, постаравшись к портрету спиной, Но бессменно висит надо мной Муж Марии Петровны, Мой друг Ковалев, Не убитый еще, жив-здоров. В глянцевитый стакан наливается чай. А потом выпивается чай. Невзначай. Я сижу за столом, Я в глаза ей смотрю, Я пристойно шучу и острю. Я советы толково и веско даю — У двух глаз, У двух бездн на краю. И, утешив Марию Петровну как мог, Ухожу за порог.

ГОЛОС ДРУГА

Памяти поэта Михаила Кульчицкого

Давайте после драки Помашем кулаками: Не только пиво-раки Мы ели и лакали, Нет, назначались сроки, Готовились бои, Готовились в пророки Товарищи мои. Сейчас все это странно, Звучит все это глупо. В пяти соседних странах Зарыты наши трупы. И мрамор лейтенантов — Фанерный монумент — Венчанье тех талантов, Развязка тех легенд. За наши судьбы (личные), За нашу славу (общую), За ту строку отличную, Что мы искали ощупью, За то, что не испортили Ни песню мы, ни стих, Давайте выпьем, мертвые, Во здравие живых!

ГЛУХОЙ

В моей квартире живет глухой — Четыре процента слуха. Весь шум — и хороший шум и плохой — Не лезет в тугое ухо. Весь шепот мира, весь шорох мира, Весь плеск, и стон, и шелест мира — Все то, что слышит наша квартира, Не слышит глухой из нашей квартиры Но раз в неделю, в субботний вечер, Сосед включает радиоящик И слушает музыку, слушает речи, Как будто слух у него настоящий. Он так поворачивает регулятор, Что шорох мира становится громом, Понятен и ясен хоть малым ребятам, Как почерк вывесок, прям и огромен. В двенадцать часов, как всегда аккуратны, На Красной площади бьют куранты. Потом тишина прерывается гимном, И гимн громыхает, как в маршевой роте, Как будто нам вновь победить иль погибнуть Под эти же звуки на Западном фронте. …А он к приемнику привалился, И слышно, слышно, слышно соседу То, чего он достиг, добился, — Трубный голос нашей победы. Он слово ее разумеет, слышит, Музыку он, глухой, понимает, И в комнате, словно ветром колышет — Родина крылья свои поднимает.

РАБОЧАЯ ПЕСНЯ

Завьяловский хор стариков Поет на эстраде фабричной. Напев словно с детства знаком — Старинный, бывалый, привычный. Негромко поют старики Слабеющими голосами. Топорщатся их пиджаки, И слышится в песне: «Мы — сами! Мы сами сложили слова, Мы сами мотив подобрали, Мы с этой же песней для вас Россию у бар отобрали». Негромко поют старики, Устали, должно быть, старухи, И песни то слишком резки, То словно бы слабы и глухи. Они за рабочий народ Полвека уже выступают — Поют, говорят, убеждают. Устали — ну что же! И вот Весь зал в эту песню вступает. Мы, как по сигналу, встаем И старую песню поем.

ОДНОФАМИЛЕЦ

В рабочем городке Солнечногорске, В полсотне километров от Москвы, Я подобрал песка сырого горстку — Руками выбрал из густой травы. А той травой могила поросла, А та могила называлась братской. Их много на шоссе на Ленинградском, И на других шоссе их без числа. Среди фамилий, врезанных в гранит, Я отыскал свое простое имя. Все буквы — семь, что памятник хранит, Предстали пред глазами пред моими. Все буквы — семь — сходилися у нас, И в метриках и в паспорте сходились, И если б я лежал в земле сейчас, Все те же семь бы надо мной светились. Но пули пели мимо — не попали, Но бомбы облетели стороной, Но без вести товарищи пропали, А я вернулся. Целый и живой. Я в жизни ни о чем таком не думал, Я перед всеми прав, не виноват, Но вот шоссе, и под плитой угрюмой Лежит с моей фамилией солдат.

БАНЯ

Вы не были в районной бане В периферийном городке? Там шайки с профилем кабаньим И плеск, как летом на реке. Там ордена сдают вахтерам, Зато приносят в мыльный зал Рубцы и шрамы — те, которым Я лично больше б доверял. Там двое одноруких спины Один другому бодро трут. Там тело всякого мужчины Исчеркали война и труд. Там по рисунку каждой травмы Читаю каждый вторник я Без лести и обмана драмы Или романы без вранья. Там на груди своей широкой Из дальних плаваний матрос Лиловые татуировки В наш сухопутный край занес. Там я, волнуясь и ликуя, Читал, забыв о кипятке: «Мы не оставим мать родную!» — У партизана на руке. Там слышен визг и хохот женский За деревянною стеной. Там чувство острого блаженства Переживается в парной. Там рассуждают о футболе. Там с поднятою головой Несет портной свои мозоли, Свои ожоги — горновой. Но бедствий и сражений годы Согнуть и сгорбить не смогли Ширококостную породу Сынов моей большой земли. Вы не были в раю районном, Что меж кино и стадионом? В той бане парились иль нет? Там два рубля любой билет.

ШКОЛА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

В те годы утром я учился сам, А вечером преподавал историю Для тех ее вершителей, которые Историю вершили по утрам: Для токарей, для слесарей, для плотников, Встававших в полшестого, до гудка, Для государства нашего работников, Для деятелей стройки и станка. Я был и тощ и невысок, а взрослые — Все на подбор, и крупные и рослые, А все-таки они день ото дня Все терпеливей слушали меня. Работавшие день-деньской, усталые, Они мне говорили иногда: — Мы пожилые. Мы еще не старые. Еще учиться не ушли года. — Работавшие день-деньской, до вечера, Карандашей огрызки очиня, Они упорно, сумрачно и вежливо И терпеливо слушали меня. Я факты объяснял, а точку зрения Они, случалось, объясняли мне. И столько ненависти и презрения В ней было к барам, к Гитлеру, к войне! Локтями опершись о подоконники, Внимали мне, морщиня глыбы лбов, Чапаева и Разина поклонники, Сторонники голодных и рабов. А я гордился честным их усердием, И сам я был внимателен, как мог. И радостно, с открытым настежь сердцем, Шагал из института на урок.

СЧАСТЬЕ

Л. Мартынову

Словно луг запах В самом центре городского быта: Человек прошел, а на зубах Песенка забыта. Гляньте-ка ему вослед — Может, пьяный, а скорее нет. Все решили вдруг: Так поют после большой удачи, — Скажем, выздоровел друг, А не просто выстроилась дача. Так поют, когда вернулся брат, В плен попавший десять лет назад. Так поют, Разойдясь с женою нелюбимой, Ненавидимой, невыносимой, И, сойдясь с любимой, так поют, Со свиданья торопясь домой, Думая: «Хоть час, да мой!» Так поют, Если с плеч твоих беда свалилась, — Целый год с тобой пить-есть садилась, А свалилась в пять минут, Если эта самая беда В дверь не постучится никогда. Шел и пел Человек. Совсем не торопился. Не расхвастался и не напился! Удержался все же, утерпел. Просто — шел и пел.