Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939-1961

Слуцкий Борис Абрамович

«Я был учеником у Маяковского…»

Я был учеником у Маяковского Не потому, что краски растирал, А потому, что среди ржанья конского Я человечьим голосом орал. Не потому, что сиживал на парте я, Копируя манеры, рост и пыл, А потому, что в сорок третьем в партию И в сорок первом в армию вступил.

СОЛДАТСКИЕ РАЗГОВОРЫ

Солдаты говорят о бомбах. И об осколочном железе. Они не говорят о смерти: Она им в голову не лезет. Солдаты вспоминают хату. Во сне трясут жену как грушу. А родину — не вспоминают: Она и так вонзилась в душу.

ДОРОГА

Сорокаградусный мороз. Пайковый спирт давно замерз, И сорок два законных грамма Нам выдают сухим пайком. Обледенелым языком Толку его во рту упрямо. Вокруг

Можайска — ни избы: Печей нелепые столбы И обгорелые деревья. Все — сожжено. В снегу по грудь Идем. Вдали горят деревни: Враги нам освещают путь. Ночных пожаров полукруг Багровит Север, Запад, Юг, Зато дорогу освещает. С тех пор и до сих пор она Пожаром тем освещена: Он в этих строчках догорает.

ПЕРЕД ВЕЩАНИЕМ

Вот съехал странный грузовик На вздрогнувшую передовую. Свою осанку трудовую Он в боевых местах воздвиг. Передовая смущена Его трубой и ящиком. Еще не видела она Таких машин образчика. К шоферу подошел солдат И вежливо спросил шофера: — Что ваши люди здесь хотят? Уедут скоро? Иль нескоро? Но, обрывая их беседу, Вдруг рявкнула труба, От правого до левого соседа Всю тишину дробя, рубя, губя. Она сперва, как лектор, кашлянула, Потом запела, как артист, В азарте рвения дурашливого Зашедший к смерти — погостить. У нас была одна пластинка — Прелестный вальс «Родной Дунай». Бывало, техник спросит тихо: «Давать Дунай?» — «Дунай? Давай!» И — километра три — но фронту, И — километров пять — вперед Солдат, зольдатов, взводы, роты Пластинка за душу берет. У немцев души перепрели, Но вальс имел такие трели, Что мог и это превозмочь… И музыка венчала ночь Своей блистательной короной — Всей лирикой непокоренной, Всем тем, о чем мы видим сны, Всем тем, что было до войны. Ах, немцы, сукины сыны! Чего им, спрашивается, надо? И кто их, спрашивается, звал? На ползвучании рулады Я вальс «Родной Дунай» прервал.

ЗЕМЛЯНКА

Вечерами в полумраке каторжном На душе последняя печаль. Офицеры вынимают карточки, Мечут на топчан. Высыхают глотки от желания, И невест своих до самого утра Мальчики мужским воспоминанием — В первый раз! Разговором горлышки полощут, Какие они — говорят. Видимо — горячие на ощупь, Розовые на взгляд. Если нам из этого страдания В рай побед положено убыть — Мы не будем добрыми с Германией! Мы не сможем быть.

В ГЕРМАНИИ

Слепые продавцы открыток Близ кирхи, на углу сидят, Они торгуют не в убыток: Прохожий немец кинет взгляд, «Цветок» или «Котенка» схватит, Кредиткой мятою заплатит, Сам сдачи мелочью возьмет, Кивнет и, честный, прочь идет. О, честность, честность без предела! О ней, наверное, хотела Авторитетно прокричать Пред тем как в печь ее стащили, Моя слепая бабка Циля, Детей четырнадцати мать.

«Не безымянный, а безыменный…»

Не безымянный, а безыменный — Спросить никто не догадался,— Какой-то городок бузиновый В каком-то дальнем государстве, Какой-то черепично-розовый, Какой-то пурпурно-кирпичный, Случайный городишко, бросовый, Райцентр какой-то заграничный. В коротеньких штанишках бюргеры И девушки в шляпенках фетровых Приветствия тоскливо буркали И думали — они приветливы. Победе нашей дела не было До их беды, до их злосчастия. Чего там разбираться — нечего: Ведь нам сюда не возвращаться. А если мы берем в Германии — Они в России больше брали. И нас, четырежды пораненных, За это упрекнут едва ли.

КОМИССАРЫ

Комиссар приезжает во Франкфурт ам Майн,— Молодой парижанин, пустой человек. — Отпирай! Отворяй! Отмыкай! Вынимай! Собирай и вноси! Восемнадцатый век! — Восемнадцатый век, — говорит комиссар,— Это время свободы! Эпоха труда! То, что кончились сроки прелатов и бар — Ваши лысые души поймут ли когда? Нет, не кончился вовсе, не вышел тот срок, И с лихвою свое комиссар получил, И ползет из земли осторожный росток Под забором, где били его палачи. Этот опыт печальный мы очень учли В январе сорок пятого года, Когда Франкфурт ам Одер за душу трясли В честь труда и во имя свободы. Комиссаром двадцатого века в расчет Принята эта правда простая. И трава, что во Франкфурт ам Одер растет, Не из наших костей прорастает.

ВОЗВРАЩАЕМ ЛЕНДЛИЗ [2]

Мы выкрасили их, отремонтировали, Мы попрощались с ними, как могли, С машинами, что с нами Днепр форсировали, От Волги и до Эльбы с нами шли. Пресс бил по виллису. Пресс мял сталь. С какой-то злобой сплющивал, коверкал. Не как металл стучит в другой металл — Как зверь калечит человека. Автомобиль для янки — не помеха. Но виллис — не годится наотрез. На виллисах в Берлин с Востока въехали. За это их растаптывает пресс. Так мир же праху вашему, солдаты, Сподвижники той праведной войны — И те, что пулей в лоб награждены. И те, что прессом в лом железный смяты.

2

Лендлиз — военные материалы и продовольствие, поставляемые США нашей стране во время Великой Отечественной войны.

ХЛЕБ

Весной сорок первого года Фашисты вошли в Афины — Зеленая мотопехота, Песочные бронемашины. И сразу не стало хлеба, Как будто он жил — и вымер, Как будто он встал — и вышел, Шурша колосками своими. Весной сорок первого года, Зеленой порою мая, Голодные толпы народа, Рогатки врагов ломая, Пришли на большую площадь, К посольскому дому со львами, К тому, над которым полощет Советское красное знамя. И кто-то крикнул: «Хлеба!», И кто-то крикнул: «Советы!», И вся огромная площадь, Готовая пасть за это, В борьбе умереть за это, Обрушить на землю небо — Кричала: «Советы! Советы! Советы дадут нам хлеба!» Их было пятнадцать тысяч, А может быть, двадцать тысяч, Их веру, любовь, надежду В граните надо бы высечь. Пока же гранита нету, Гремите, шатая небо, Простые слова: «Советы, Советы дадут нам хлеба». В Болгарии и в Албании, В Китае, Венгрии, Польше, В Румынии и в Германии — Нету голодных больше. Но хлеб, ушедший из Греции, Домой не вернулся доселе, И нищие дети Греции Досыта не поели. Пока хоть один голодный О хлебе насущном просит, Советский народ свободный В несчастье его не бросит. До синего вашего моря, До жаркого вашего неба Летите слова прямые: «Советы дадут вам хлеба!»

СОВРЕМЕННАЯ ТЕОРИЯ БАЛЛАДЫ

(Лекция)

Взрыв, локализованный в объеме Сорока плюс-минус десять строк, — Это формула баллады (кроме Тех баллад, которым вышел срок). В первой трети текста нужно, чтобы Было что взрывать. ЧТО! За этим ЧТО глядите в оба! Здесь продешевить, как проиграть. Чтоб оно стояло! Чтобы стыло, Восходя превыше облаков — С фронта защищенное и с тыла, Кованное сверху и с боков. Верою, Надеждою, Любовью Это может быть. Лучше же — империей любою, — Их балладам правильней дробить. Помните, пред чем стихи в ответе, Им в глаза Истории смотреть… Это — содержанье первой трети. А какая следующая треть? Чем ей быть? Куда ей подаваться? За кого голосовать? Ни цареубийц, ни святотатцев Не хочу в балладу я совать. Секта? — вздор. Заговор? — не надо! Партия! — она, она одна По железной логике баллады Сокрушать империи должна. Очищайте место ей пошире, Ширьте ей отведенную треть, Чтобы было, где расправить крылья, Прежде чем взмахнуть и полететь. Чтобы заграждения колючие Командир саперный не забыл, Краткий курс — учебник революции — Вовремя чтоб проработан был, Чтобы наш советский русский опыт Пребывал основою основ Революций и баллад Европы, Азии и всех материков. Третья треть, последняя — взрывная. И ее планировать — нельзя. Точных траекторий мы не знаем, По каким осколки проскользят. Как и где проглотит Черчилль пулю? Трумен что суду произнесет? Это — не спланируемо вслепую. Это — не спророчимо вперед. Закрывайте конспекты и тетради. Здесь — конец науки о балладе.