Собрание сочинений. Т. 17.
Шрифт:
Ах, бедные люди, больное человечество, изголодавшееся по иллюзии, как оно растерялось, как изранено, как устало, с какой жадностью набросилось оно к концу века на знания; ему кажется, что некому врачевать его физические и душевные недуги, что ему угрожает неизлечимая болезнь, и оно возвращается вспять, оно молит о чудесном исцелении мистический Лурд, а он навсегда отошел в прошлое. Там Бернадетта, такая по-человечески трогательная, новый мессия, прославляющий страдания, служит страшным уроком, примером жертвы, обреченной на забвение, одиночество и смерть, — она не стала ни женщиной, ни супругой, ни матерью и была поражена тяжким недугом, оттого что ей привиделась святая дева.
1894
КОММЕНТАРИИ
Э. Золя написал первые страницы романа «Лурд» 5 октября 1893 года и кончил его 21 июня 1894 года. С 15 апреля по 15 августа 1894 года «Лурд» печатался в газете «Жиль Блас». В августе того же года «Лурд» вышел отдельным изданием как первый роман цикла «Три города» замысел которого к этому времени уже вполне оформился.
Первоначальная идея книги относится к тому времени, когда Золя был еще поглощен работой над последними томами «Ругон-Маккаров» — «Разгромом» и, позднее, «Доктором Паскалем». В сентябре 1891 года он отдыхал в Пиренеях и — по дороге из Котре в Тарб — сделал краткую
22
Жюль и Эдмон де Гонкур, Дневник, изд. «Художественная литература», т. 2, 1965, стр. 540.
Наспех набросанные в Тарбе страницы (сентябрь 1891 г.) сохранились. Отрывки из них в 1961 году впервые опубликовал Рене Тернуа в книге «Золя и его время» (издание Дижонского университета) — они представляют особый интерес как первая формулировка замысла, со временем претерпевшего значительные изменения. Золя увидел в Лурде толпы Сольных, истово верующих католиков, устремляющихся к чудотворному источнику и к статуе девы Марии, надеясь на исцеление, и он размышлял над причинами столь удивительной в конце XIX века вспышки религиозного фанатизма. Он объясняет ее слабостью естественных наук, в частности — бессилием медицины, сулившей больше, чем она оказалась способной дать людям: «Раз наука не может дать верного исцеления, люди обращаются к неведомому, к легенде, к чуду; встречаются ученые, врачи, которые, отрекаясь от своей бесполезной науки, веруют отныне только в помощь потусторонней силы. Но прежде всего — толпа, которая валит сюда, исполненная экстатической религиозности: богородица исцеляет, они устремляются к богородице, и с какой верой! В наш век сомнений — поразительный аспект этого движения!» Золя видит и другую сторону Лурда — спекуляцию на религиозных чувствах, позволяющую извлекать несметные доходы из суеверий: «Весь город разбухает, благоденствует, жиреет за счет паломников… Здесь колоссальный денежный оборот…» Он с отвращением пишет о тысячах жрущих, пьющих, горланящих бродяг. «Говорят, что тут происходят ужасные вещи». И Золя приходит к выводу, что необходимо доискаться до скрытых пружин Лурда: «Надо было бы знать всю подоплеку, знать подлинную истину. Истину обо всем — как это дело ведется, как оно движется, как разрастается. Словом, всю подноготную».Вот задача художника: в романе он должен исследовать явление, дойти до его последних и самых существенных истоков, сорвать обманчивые покровы для самого себя и для своих читателей.
В этом же первом наброске Золя предварительно формулирует идею будущего произведения. «Лурдские паломничества — это последние судороги змеи, которая не хочет издохнуть…», Лурд — это «суеверие, упрямо цепляющееся за жизнь на пороге XX века». Лурд возможен лишь оттого, что «человечество еще очень невежественно, истерзано голодом и страданиями». Но способна ли наука помочь людям? Человечество погрязло в горе, и мало вероятно, «чтобы когда-нибудь истина могла утешить его, чтобы ученые дали ему достаточно счастья и оно не испытало искуса вернуться к невежеству, к утешению потусторонним миром», «Надежда становится безмерной, как только люди начинают верить в чудо».
Замысел противоречив. Золя испытывает отвращение к спекуляции церковников на невежестве и суевериях народа, но вывод он делает пессимистический: наука не заменит религии, людям нужна для призрачного счастья иллюзия веры. Гуманно ли разбивать эту иллюзию, если заменить ее нечем? Над этим противоречием и над путями его разрешения Золя будет еще долго думать, пока не придет к итогу, достойному мужественного писателя-реалиста.
На первый взгляд кажется, что идея написать книгу о Лурде возникла в результате случайной поездки Золя в Пиренеи. На самом деле автор «Ругон-Маккаров», который создал историческую эпопею об ушедшей в прошлое эпохе Второй империи и решил обратиться к современному материалу, к жизни общества в пору Третьей республики, не мог миновать одной из центральных проблем своего времени. Лурд был тесно связан с этой проблемой, — он оказался символомвозрождающегося католицизма.
Конец восьмидесятых и начало девяностых годов во Франции ознаменован наступлением шовинистической реакции, получившей название «буланжизма» — по имени военного министра республики Буланже; этот генерал, один из палачей Парижской коммуны, выдвинул демагогический лозунг войны-реванша против Германии и, пользуясь его популярностью среди буржуазии, сделал попытку вернуть Францию к монархическому строю. В острейшей борьбе, протекавшей с переменным успехом, монархисты потерпели поражение, а сам Буланже застрелился (1891). Разгромленные реакционеры перегруппировали силы и пошли на сближение с республиканцами, пользуясь тем, что правящие круги были сильно обеспокоены растущей революционной активностью рабочего класса — широким распространением идей марксизма и одновременным усилением анархистского движения. Террор анархистов тоже способствовал росту реакции: рядом законов были ограничены свобода печати и деятельность рабочих организаций (например, так называемый «преступный закон» — «loi sc'el'erate» — 28 июля 1894 г., направленный против прессы). Напуганный революционным движением, буржуазный лагерь сплотился. Если в семидесятых годах был широко популярен лозунг: «Клерикализм — вот враг», то в начале девяностых годов вчерашние противники — монархисты и буржуазные республиканцы — объединились под другим лозунгом: «Социализм — вот враг». Так происходит сближение правых буржуазно-республиканских кругов с клерикалами.
В то время во главе католической церкви стоял ловкий дипломат пана Лев XIII, видевший новую задачу Ватикана в том, чтобы марксистскому социализму противопоставить другой — «христианский социализм». Политика папской курии была наиболее полно воплощена в энциклике «Рерум новарум», опубликованной 15 мая 1891 года. Обращаясь ко всем христианам, папа говорил о том, что углубление конфликта между кучкой богачей
Писатели — сторонники «нового католицизма» — стали усердно пропагандировать идеи энциклики. Мистик и «буланжист» Морис Баррес, признанный руководитель правого крыла французской литературы, в то время уже автор декадентской трилогии «Культ Я» (1887–1891), превозносил новую «революционную церковь» и Льва XIII, который, по словам Барреса, «взялся примирить церковь с современным обществом» и, встав во главе социальных реформ, «хочет поставить силы революции на службу церкви». Французские социалисты решительно выступили против этой демагогии. Когда председатель совета министров Фресинэ произнес в парламенте похвалу Льву XIII, с ответом ему выступил 18 февраля 1892 года социалист Жорж Клемансо, заявивший в парламенте: «Церковь ничто, если она не всё… Между правами человека и тем, что называется правами бога, возможна только борьба — союз между ними немыслим… Церковь хочет как раз противоположного всему, что хотим мы…» Под давлением передовых республиканцев Фресинэ подал в отставку, а через два дня, 20 февраля, папа опубликовал новую энциклику, адресованную французским католикам, в которой требовал от них поддерживать… французскую республику. Несколько позднее, в 1896 году, Золя напечатал в «Фигаро» статью «Оппортунизм Льва XIII», в которой заклеймил двусмысленную позицию римского первосвященника. Дело в том, утверждал Золя, что, как бы католицизм ни прикидывался демократическим, он глубоко враждебен демократии: «Эта религия… принадлежит у нас одному классу и одной партии, она так тесно связана с идеей аристократии и принципом монархии, что оказывается в смертельной опасности, едва только эгалитарная республика сметает трон и его защитников». По оценке Золя, Лев XIII — коварнейший демагог, фактически идущий на предательство политических интересов собственного класса: «Связать судьбу религии с одним классом, с одной династией, рисковать, чтобы религия погибла вместе с ними, в такой день, когда уже ясно, что они обречены, — это было бы абсурдной ошибкой. Нет, нет, пусть гибнут аристократии и королевства, и да живет бог!» Лев XIII страшится церковного раскола — и, чтобы избежать его, «принимает республику, осмеливается ломать вековую традицию, становясь на сторону народа — против короля». Но эти судороги католическую церковь не спасут — уступки имеют предел, и наступит день, когда папа «не сможет идти дальше, и непреодолимым препятствием станет сам Рим, вечный Рим, со всей гигантской массой его традиций, его столетий, его развалин. Неспособный дальше изменяться, он рухнет». Папа-оппортунист не спасет католицизм, он может только на время создать иллюзию его обновления и тем вернее способствовать его краху, предрешенному историей.
Таков политический аспект неокатолицизма. Одновременно реакция предприняла идеологическое наступление — наступление на материалистическую науку и реалистическое искусство. Критик Ф. Брюнетьер, поэт Ф. Коппе, романисты К.-Ж. Гюисманс и П. Бурже, эссеист Ж. Леметр — все они «обращаются» в католицизм, утверждают непознаваемость господнего промысла и бессилие науки. Книга Ф. Брюнетьера «Натуралистический роман» воюет с «материализмом в литературе», с творчеством Флобера, Гонкуров, Золя. В 1889 году вышел роман П. Бурже «Ученик», герой которого — ученый, автор атеистического трактата Сикст — капитулирует перед религией, признает бессилие разума перед непознаваемой тайной рока; в журнальном варианте книга кончалась молитвой Сикста. Бурже вполне точно выразил философию неокатоликов. В том же году появился роман Эд. Рода «Смысл жизни»; его герой благословляет небо за то, что оно ниспосылает святую иллюзию, прекрасный обман. В том же 1889 году критик Мельхиор де Вогюэ, автор известной книги «Русский роман» (1886), в которой — со ссылкой на Достоевского — проповедуется «религия страдания», опубликовал серию статей об итогах XIX века; здесь утверждалось, что наука ведет к нравственному упадку, а значит, к деспотизму и насилию, и что моральному совершенствованию может способствовать только вера. Любопытно, что взрыв антиматериалистических настроений произошел, как видим, в 1889 году — в год, когда отмечалось столетие революции и когда собрался первый конгресс II Интернационала. Некоторое время спустя, в апреле — мае 1892 года, радикальная газета «Жюстис» опубликовала 39 анкет современных писателей об идеалистической реакции в литературе и театре. Журналист Б. Гинодо, собиравший эти анкеты, указывал на то, что даже в парижском цирке демонстрируются страсти Христовы, даже в театре марионеток ставятся библейские легенды; он замечает: «Реакционеры не слишком знают, чего они хотят, но они, кажется, достаточно хорошо понимают друг друга, когда нужно сказать, чего они не хотят» («Жюстис», 21 марта). В той же газете напечатан ответ Золя на анкету: да, он внимательно следит «за движением неомистическим, неокатолическим, необуддистским, неоидеалистическим» и считает его серьезной опасностью, однако он, Золя, спокоен — позитивистская наука не умерла, она возьмет свое. Заметка кончается словами: «Что касается до идеалистической или мистической реакции, то я думаю о ней, занимаюсь ею: я что-нибудь об этом напишу» («Жюстис», 30 апреля).
«Что-нибудь»? Через два с половиной месяца Золя уточнит свое намерение ввязаться в идеологическую борьбу — он сообщит журналистам, что собирается написать книгу «о лурдской богоматери», книгу, в которой изучит «неокатолицизм нового поколения». Лурд очень привлекает его — «это уголок старого мира, это целый мир, который нас переносит на десять веков вспять и изучение которого позволит мне разобраться в любопытных вопросах, поднятых г-ном Мельхиором де Вогюэ» («Фигаро», 19 июля 1892 г.). Так что одним из стимулов Золя было желание полемизировать против столпа идеалистической реакции Вогюэ. Впрочем, с декабря 1892 по май 1893 года он еще пишет «Доктора Паскаля», книгу, в которую вторгаются идеи, возникшие в связи с замыслом «Лурда»: от имени «нового поколения», стремящегося к «мистическому абсолюту», в последнем томе «Ругон-Маккаров» говорит Клотильда: «Раз уж наука… потерпела крах — мы предпочитаем обратиться к прошлому, — да, да! к былым верованиям, которые много веков подряд приносили счастье человеческому роду». Доктор Паскаль опровергает ее, — он тоже испытывает отчаяние от плоского эмпиризма современной медицины, но верит в необходимость «все знать и все сказать», преодолеть кризис переходной эпохи. В заметках 1892 года Золя написал: «Паскаль сможет измениться, как я, — даже постарев. Меньше пессимизма».