Каждый прав и каждый виноват.Все полны обидным снисхожденьемИ, мешая истину с глумленьем,До конца обидеться спешат.Эти споры — споры без исхода,С правдой, с тьмой, с людьми, с самим собой,Изнуряют тщетною борьбойИ пугают нищенством прихода.По домам бессильно разбираясь,Мы нашли ли собственный ответ?Что ж слепые наши «да» и «нет»Разбрелись, убого спотыкаясь?Или мысли наши жернова?Или спор особое искусство,Чтоб, калеча мысль и теша чувство,Без конца низать случайные слова?Если б были мы немного проще,Если б мы учились понимать,Мы могли бы в жизни не блуждать,Словно дети в незнакомой роще.Вновь забытый образ вырастает:Притаилась Истина в углу,И с тоской глядит в пустую мглу,И лицо руками закрывает…<1908>
Повернувшись спиной к обманувшей надеждеИ беспомощно свесив усталый язык,Не раздевшись, он спит в европейской одеждеИ храпит, как больной паровик.Истомила
Идея бесплодьем интрижек,По углам паутина ленивой тоски,На полу вороха неразрезанных книжекИ разбитых скрижалей куски.За окном непогода лютеет и злится…Стены прочны, и мягок пружинный диван.Под осеннюю бурю так сладостно спитсяВсем, кто бледной усталостью пьян.Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету,Отчего ты так страшно и тупо устал?За несбыточным счастьем гонялся по свету,Или, может быть, землю пахал?Дрогнул рот, разомкнулись тяжелые вежды,Монотонные звуки уныло текут:«Брат! Одну за другой хоронил я надежды, Брат!От этого больше всего устают.Были яркие речи и смелые жестыИ неполных желаний шальной хоровод.Я жених непришедшей прекрасной невесты,Я больной, утомленный урод».Смолк. А буря все громче стучалась в окошко,Билась мысль, разгораясь и снова таясь.И сказал я, краснея, тоскуя и злясь:«Брат! Подвинься немножко».1908
Каждый месяц к сроку надоПодписаться на газеты.В них подробные ответыНа любую немощь стада.Боговздорец иль политик,Радикал иль черный рак,Гениальный иль дурак,Оптимист иль кислый нытик —На газетной простынеВсе найдут свое вполне.Получая аккуратноКаждый день листы газет,Я с улыбкой благодатной,Бандероли не вскрывая,Аккуратно, не читая,Их бросаю за буфет.Целый месяц эту пробуЯ проделал. Оживаю!Потерял слепую злобу,Сам себя не истязаю;Появился аппетит,Даже мысли появились…Снова щеки округлились —И печенка не болит.В безвозмездное владеньеОтдаю я средство этоВсем, кто чахнет без просветаНад унылым отраженьемЖизни мерзкой и гнилой,Дикой, глупой, скучной, злой…Получая аккуратноКаждый день листы газет,Бандероли не вскрывая,Вы спокойно, не читая,Их бросайте за буфет.<1910>
За жирными коровами следуют тощие,за тощими — отсутствие мяса.Гейне
По притихшим редакциям,По растерзанным фракциям,По рутинным гостиным, За молчанье себя награждая с лихвой, Несется испуганный вой: Отбой, отбой. Окончен бой, Под стол гурьбой,Огонь бенгальский потуши,Соси свой палец, не дыши,Кошмар исчезнет сам собой — Отбой, отбой, отбой!Читали, как сын полицмейстера ездил по городу,Таскал по рынку почтеннейших граждан за бороду, От нечего делать нагайкой их сек, Один — восемьсот человек? Граждане корчились, морщились,Потом послали письмо со слезою в редакцию И обвинили… реакцию.Читали? Ах, политика узка И, притом, опасна. Ах, партийность так резка И, притом, пристрастна. Разорваны по листику Программки и брошюры, То в ханжество, то в мистику Нагие прячем шкуры. Славься, чистое искусство С грязным салом половым! В нем лишь черпать мысль и чувство Нам — ни мертвым, ни живым.Вечная память прекрасным и звучным словам!Вечная память дешевым и искренним позам!Страшно дрожать по своим беспартийным угламКрылья спалившим стрекозам! Ведьмы, буки, черные сотни, Звездная палата, «черный кабинет»… Все проворней и все охотней Лезем сдуру в чужие подворотни — Влез. Молчок. И нет как нет. Отбой, отбой, В момент любой, Под стол гурьбой. В любой момент Индифферент: Семья, горшки, Дела, грешки. Само собой. Отбой, отбой, отбой!«Отречемся от старого мира…»И полезем гуськом под кровать.Нам, уставшим от шумного пира,Надо свежие силы набрать. Ура!!1908
Родился карлик Новый Год,Горбатый, сморщенный урод, Тоскливый шут и скептик, Мудрец и эпилептик.«Так вот он, милый божий свет?А где же солнце? Солнца нет! А, впрочем, я не первый, Не стоит портить нервы».И люди людям в этот часБросали: «С Новым Годом вас!» Кто честно заикаясь, Кто кисло ухмыляясь…Ну, как же тут не поздравлять?Двенадцать месяцев опять Мы будем спать и хныкать И пальцем в небо тыкать.От мудрых, средних и ословРодятся реки старых слов, Но кто еще, как прежде, Пойдет кутить к надежде?Ах, милый, хилый Новый Год,Горбатый, сморщенный урод! Зажги среди тумана Цветной фонарь обмана.Зажги! Мы ждали много лет —Быть может, солнца вовсе нет? Дай чуда! Ведь бывало Чудес в веках не мало…Какой ты старый, Новый Год!Ведь мы равно наоборот Считать могли бы годы, Не исказив природы.Да… Много мудрого у нас…А впрочем: с Новым Годом вас! Давайте спать и хныкать И пальцем в небо тыкать.<1909>
Накрутить вам образов, почтеннейший?Нанизать вам слов кисло-сладких,Изысканно гадкихНа нити банальнейших строф?Вот опять неизменнейшийТощий младенец родился,А старый хрен провалилсяВ эту… как ее?.. В Лету. Как трудно, как нудно поэту!.. Словами свирепо-солдатскими Хочется долго и грубо ругаться, Цинично и долго смеяться, — Но вместо того — лирическо-штатскими Звуками нужно слагать поздравленье, Ломая ноги каждой строке, И в гневно-бессильной руке Перо сжимая в волненье.Итак: с Новою Цифрою, братья!С весельем… то бишь, с проклятьем —Дешевым шампанским,Цимлянским,Наполним утробы.Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,О счастье нашем грошовомМольбу к Небу пошлем,К Небу прямо в серые тучи:Счастья, здоровья, веселья.Котлет, пиджаков и любовниц,Пищеваренье и сон —Пошли нам, серое Небо!.. Молодой снежокВьется, как пух из еврейской перины. Голубой кружок —(To-есть луна) такой смешной и невинный. Фонари горятИ мигают с усмешкою старых знакомых. Я чему-то радИ иду вперед беспечней насекомых. Мысли так свежи,Пальто на толстой подкладке ватной, И лучи-ужиПолзут от глаз к фонарям и обратно… Братья! Сразу и навеки Перестроим этот мир. Братья! Верно, как в аптеке: Лишь любовь дарует мир. Так устроим же друг другу С Новой Цифрой новый пир — Я согласен для начала Отказаться от сатир!Пусть больше не будет ни глупых, ни злобных,Пусть больше не будет слепых и глухих,Ни жадных, ни стадных, ни низко-утробных —Одно лишь семейство святых…………………………………………….. Я полную чашу российского гною За Новую Цифру, смеясь, подымаю! Пригубьте, о братья! Бокал мой до краю Наполнен ведь вами — не мною.<1910>
Избежать всего этого нельзя, но можно презирать все это.
Сенека. «Письма к Люцилию»
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом. Жена на локоны взяла последний рубль. Супруг, убитый лавочкой и флюсом, Подсчитывает месячную убыль.Кряхтят на счетах жалкие копейки: Покупка зонтика и дров пробила брешь, А розовый капот из бумазейки Бросает в пот склонившуюся плешь.Над самой головой насвистывает чижик (Хоть птичка Божия не кушала с утра). На блюдце киснет одинокий рыжик, Но водка выпита до капельки вчера.Дочурка под кроватью ставит кошке клизму, В наплыве счастия полуоткрывши рот,— И кошка, мрачному предавшись пессимизму, Трагичным голосом взволнованно орет.Безбровая сестра в облезшей кацавейке Насилует простуженный рояль, А за стеной жиличка-белошвейка Поет романс: «Пойми мою печаль…»Как не понять?! В столовой тараканы, Оставя черствый хлеб, задумались слегка, В буфете дребезжат сочувственно стаканы И сырость капает слезами с потолка.<1909>
Брандахлысты в белых брючкахВ лаун-теннисном азартеНосят жирные зады. Вкруг площадки, в модных штучках, Крутобедрые Астарты, Как в торговые ряды,Зазывают кавалеровИ глазами, и боками,Обещая все для всех. И гирлянды офицеров, Томно дрыгая ногами, «Сладкий празднуют успех».В лакированных копытахРжут пажи и роют гравий,Изгибаясь, как лоза,— На раскормленных досыта Содержанок, в модной славе, Щуря сальные глаза.Щеки, шеи, подбородки,Водопадом в бюст свергаясь,Пропадают в животе, Колыхаются, как лодки, И, шелками выпираясь, Вопиют о красоте.Как ходячие шнель-клопсы,На коротких, пухлых ножках(Вот хозяек дубликат!) Грандиознейшие мопсы Отдыхают на дорожках И с достоинством хрипят.Шипр и пот, французский говор…Старый хрен в английском платьеГладит ляжку и мычит. Дипломат, шпион иль повар? Но без формы люди — братья — Кто их, к черту, различит?..Как наполненные ведра,Растопыренные бюстыПроплывают без конца — И опять зады и бедра… Но над ними, — будь им пусто,— Ни единого лица!<1909>
На дачной скрипучей верандеВесь вечер царит оживленье.К глазастой художнице ВандеСлучайно сползлись в воскресенье Провизор, курсистка, певица, Писатель, дантист и девица.«Хотите вина иль печенья?»Спросила писателя Ванда,Подумав в жестоком смущенье:«Налезла огромная банда! Пожалуй, на столько баранов Не хватит ножей и стаканов».Курсистка упорно жевала.Косясь на остатки от торта,Решила спокойно и вяло:«Буржуйка последнего сорта». Девица с азартом макаки Смотрела писателю в баки.Писатель, за дверью на полкеНе видя своих сочинений,Подумал привычно и колко:«Отсталость!» И стал в отдаленье, Засунувши гордые руки В трик овые стильные брюки.Провизор, влюбленный и потный,Исследовал шею хозяйки,Мечтая в истоме дремотной:«Ей-богу! Совсем как из лайки… О, если б немножко потрогать!» И вилкою чистил свой ноготь.Певица пускала руладыВсе реже, и реже, и реже.Потом, покраснев от досады,Замолкла: «Не просят! Невежи… Мещане без вкуса и чувства! Для них ли святое искусство?»Наелись. Спустились с верандыК измученной пыльной сирени.В глазах умирающей ВандыЛюбезность, тоска и презренье — «Свести их к пруду иль в беседку? Спустить ли с веревки Валетку?»Уселись под старой сосною.Писатель сказал: «Как в романе…»Девица вильнула спиною,Провизор порылся в кармане И чиркнул над кислой певичкой Бенгальскою красною спичкой.<1910>