Итак — начинается утро.Чужой, как река Брахмапутра,В двенадцать влетает знакомый.«Вы дома?» К несчастью, я дома.В кармане послав ему фигу,Бросаю немецкую книгуИ слушаю, вял и суров,Набор из ненужных мне слов.Вчера он торчал на концерте —Ему не терпелось до смертиОбрушить на нервы моиДешевые чувства свои.Обрушил! Ах, в два пополудниМозги мои были, как студни…Но, дверь запирая за нимИ жаждой работы томим,—Услышал я новый звонок:Пришел первокурсник-щенок.Несчастный влюбился в кого-то…С багровым лицом идиотаКричал он о «ней», о богине,А я ее толстой гусынейВ душе называл беспощадно…Не слушал! С улыбкою стаднойКивал головою сердечноИ мямлил: «Конечно, конечно».В четыре ушел он… В четыре!Как тигр, я шагал по квартире.В пять ожил и, вытерев пот,За прерванный сел перевод.Звонок… С добродушием ведьмыВстречаю поэта в передней.Сегодня собрат именинникИ просит дать взаймы полтинник.«С восторгом!» Но он… остается!В столовую томно плетется,Извлек из-за пазухи кипуИ с хрипом, и сипом, и скрипомЧитает,
читает, читает…А бес меня в сердце толкает:Ударь его лампою в ухо!Всади кочергу ему в брюхо!Квартира? Танцкласс ли? Харчевня?Прилезла рябая девица:Нечаянно «Месяц в деревне»Прочла и пришла «поделиться»…Зачем она замуж не вышла?Зачем (под лопатки ей дышло!)Ко мне отправляясь, — сначалаОна под трамвай не попала?Звонок… Шаромыжник бродячий,Случайный знакомый по даче,Разделся, подсел к фортепьяноИ лупит. Неправда ли, странно?Какие-то люди звонили.Какие-то люди входили.Боясь, что кого-нибудь плюхну,Я бегал тихонько на кухнюИ плакал за вьюшкою грязнойНад жизнью своей безобразной.<1910>
Бородатые чуйки с голодными глазамиХрипло предлагают «животрепещущих докторов».Гимназисты поводят бумажными усами,Горничные стреляют в суконных юнкеров.Шаткие лари, сколоченные наскоро,Холерного вида пряники и халва,Грязь под ногами хлюпает так ласково,И на плечах болтается чужая голова.Червонные рыбки из стеклянной обителиГрустно-испуганно смотрят на толпу.«Вот замечательные американские жители —Глотают камни и гвозди, как крупу!»Писаря выражаются вдохновенно-изысканно,Знакомятся с модистками и переходят на ты,Сгущенный воздух переполнился писками,Кричат бирюзовые бумажные цветы.Деревья вздрагивают черными ветками,Капли и бумажки падают в грязь.Чужие люди толкутся между клеткамиИ месят ногами пеструю мазь.<1909>
Левой, правой, кучерявый,Что ты ерзаешь, как черт?Угощение на славу,Музыканты — первый сорт. Вот смотри: Раз, два, три.Прыгай, дрыгай до зари.Ай, трещат мои мозолиИ на юбке позумент!Руки держат, как франзоли,А еще интеллигент. Ах, чудак, Ах, дурак!Левой, правой, — вот так-так!Трим-ти, тим-ти — без опаски,Трим-тим-тим — кружись вперед.Что в очки запрятал глазки?Разве я, топ-топ, урод? Топ-топ-топ, Топ-топ-топ…Оботри платочком лоб.Я сегодня без обедаИ не надо — ррри ти-ти.У тебя-то, буквоеда,Тоже денег не ахти? Ну и что ж — Наживешь.И со мной, топ-топ, пропьешь.Думай, думай — не поможет!Сорок бед — один ответ:Из больницы на рогожеСтащат черту на обед. А пока, Ха-ха-ха,Не толкайся под бока!Все мы люди-человеки…Будем польку танцевать.Даже нищие-калекиНе желают умирать. Цок-цок-цок Каблучок,Что ты морщишься, дружок?Ты ли, я ли — всем не сладко,Знаю, котик, без тебя.Веселись же хоть украдкой —Танцы — радость, книжки — бя. Лим-тим-тись, Берегись.Думы к черту, скука — брысь!<1910>
Начальник Акцептации сердит:Нашел просчет в копейку у Орлова.Орлов уныло бровью шевелитИ про себя бранится: «Ишь, бандит!»Но из себя не выпустит ни слова.Вокруг сухой, костлявый, дробный треск —Как пальцы мертвецов, бряцают счеты.Начальнической плеши строгий блескС бычачьим лбом сливается в гротеск,—Но у Орлова любоваться нет охоты.Конторщик Кузькин бесконечно рад:Орлов на лестнице стыдил его невесту,Что Кузькин, как товарищ, — хам и гад,А как мужчина, — жаба и кастрат…Ах, может быть, Орлов лишится места!В соседнем отделении содом:Три таксировщика, увлекшись чехардою,Бодают пол. Четвертый же, с трудомСоблазн преодолев, с досадой и стыдомИм укоризненно кивает бородою.Но в коридоре тьма и тишина.Под вешалкой таинственная пара —Он руки растопырил, а ОнаЩемящим голосом взывает: «Я жена…И муж не вынесет подобного удара!»По лестницам красавицы снуют,Пышнее и вульгарнее гортензий.Их сослуживцы «фаворитками» зовут —Они не трудятся, не сеют — только жнут.Любимицы Начальника Претензий…В буфете чавкают, жуют, сосут, мычат.Берут пирожные в надежде на прибавку.Капуста и табак смесились в едкий чад.Конторщицы ругают шоколадИ бюст буфетчицы, дрожащий на прилавке…Второй этаж. Дубовый кабинет,Гигантский стол. Начальник Службы Сборов,Поймав двух мух, покуда дела нет,Пытается определить на свет,Какого пола жертвы острых взоров.Внизу в прихожей бывший гимназистСтоит перед швейцаром без фуражки.Швейцар откормлен, груб и неречист:«Ведь грамотный, поди не трубочист!„Нет мест“ — вон на стене висит бумажка».<1909>
Время года неизвестно.Мгла клубится пеленой.С неба падает отвесноМелкий бисер водяной.Фонари горят, как бельма,Липкий смрад навис кругом,За рубашку ветер-шельмаЛезет острым холодком.Пьяный чуйка обнял нежноМокрый столб — и голосит.Бесконечно, безнадежноКислый дождик моросит…Поливает стены, крыши,Землю, дрожки, лошадей.Из ночной пивной все лишеГраммофон хрипит, злодей.«Па-ца-луем дай забвенье!»Прямо за сердце берет.На панели тоже пенье:Проститутку дворник бьет.Брань и звуки заушений…И на них из всех дверейПобежали светотениЖадных к зрелищу зверей.Смех, советы, прибаутки,Хлипкий плач, свистки и вой —Мчится к бедной проституткеПостовой городовой.Увели… Темно и тихо.Лишь в ночной пивной вдалиГраммофон выводит лихо:«Муки сердца утоли!»<1908>
Серьезных лиц густая волосатостьИ двухпудовые, свинцовые слова:«Позитивизм», «идейная предвзятость»,«Спецификация», «реальные права»…Жестикулируя, бурля и споря,Киты редакции не видят двух персон:Поэт принес — «Ночную песню моря»,А беллетрист — «Последний детский сон».Поэт присел на самый кончик стулаИ кверх ногами развернул журнал,А беллетрист покорно и сутулоУ подоконника на чьи-то ноги стал.Обносят чай… Поэт взял два стакана,А беллетрист не взял ни одного.В волнах серьезного табачного туманаОни уже не ищут ничего.Вдруг беллетрист, как леопард, в поэтаМетнул глаза: «Прозаик или нет?»Поэт и сам давно искал ответа:«Судя по галстуку, похоже, что поэт…»Подходит некто в сером, — но по моде,И говорит поэту: «Плач земли?..»«Нет, я вам дал три „Песни о восходе“».И некто отвечает: «Не пошли!»Поэт поник. Поэт исполнен горя:Он думал из «Восходов» сшить штаны!«Вот здесь еще „Ночная песня моря“,А здесь — „Дыханье северной весны“».«Не надо, — отвечает некто в сером.—У нас лежит сто весен и морей».Душа поэта затянулась флером,И розы превратились в сельдерей.«Вам что?» И беллетрист скороговоркой:«Я год назад прислал „Ее любовь“».Ответили, пошаривши в конторке:«Затеряна. Перепишите вновь».«А вот, не надо ль? — Беллетрист запнулся,—Здесь… семь листов — „Последний детский сон“».Но некто в сером круто обернулся —В соседней комнате залаял телефон.Чрез полчаса, придя от телефона,Он, разумеется, беднягу не узналИ, проходя, лишь буркнул раздраженно:«Не принято! Ведь я уже сказал…»На улице сморкался дождь слюнявый.Смеркалось… Ветер. Тусклый, дальний гул.Поэт с «Ночною песней» взял направо.А беллетрист налево повернул.Счастливый случай скуп и черств, как Плюшкин.Два жемчуга — опять на мостовой…Ах, может быть, поэт был новый Пушкин,А беллетрист был новый Лев Толстой?!Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку —Надуй им жабу, тиф и дифтерит!Пускай не продают души в рассрочку,Пускай душа их без штанов парит…<1909>
Пан-пьян! Красные яички.Пьян-пан! Красные носы.Били-бьют! Радостные личики.Бьют-били! Груды колбасы.Дал-дам! Праздничные взятки.Дам-дал! И этим, и тем.Пили-ели! Визиты в перчатках.Ели-пили! Водка и крем.Пан-пьян! Наливки и студни.Пьян-пан! Боль в животе.Били-бьют! И снова будни.Бьют-били! Конец мечте.<1909>
Промокло небо и земля,Душа и тело отсырели.С утра до вечера скуля,Циничный ветер лезет в щели. Дрожу, как мокрая овца… И нет конца, и нет конца!Не ем прекрасных огурцов,С тоской смотрю на землянику:Вдруг отойти в страну отцовВ холерных корчах — слишком дико… Сам Мережковский учит нас, Что смерть страшна, как папуас.В объятьях шерстяных носковСмотрю, как дождь плюет на стекла.Ах, жив бездарнейший Гучков,Но нет великого Патрокла! И в довершение беды Гучков не пьет сырой воды.Ручьи сбегают со стволов.Городовой одел накидку.Гурьба учащихся ословБежит за горничною Лидкой. Собачья свадьба… Чахлый гром. И два спасенья: бром и ром.На потолке в сырой тениУснули мухи. Сатанею…Какой восторг в такие дниУзнать, что шаху дали в шею! И только к вечеру поймешь, Что твой восторг — святая ложь…Горит свеча. Для счета днейСрываю листик календарный —Строфа из Бальмонта. Под ней:«Борщок, шнель-клопс и мусс янтарный». Дрожу, как мокрая овца… И нет конца, и нет конца!<1909>
Темно…Фонарь куда-то к черту убежал! ВиноКачает толстый мой фрегат, как в шквал… ВпотьмахЗа телеграфный столб держусь рукой. Но, ах!Нет вовсе сладу с правою ногой — ОнаВокруг меня танцует — вот и вот… СтенаВсе время лезет прямо на живот. Свинья!!Меня назвать свиньею? Ах, злодей! Меня,Который благородней всех людей?! Убью!А впрочем, милый малый, Бог с тобой — Я пью,Но так уж предназначено судьбой. Ослаб…Дрожат мои колени — не могу! Как раб,Лежу на мостовой и ни гу-гу… Реву…Мне нынче сорок лет — я нищ и глуп. В травуЗаройте заспиртованный мой труп. В ладьеУже к чертям повез меня Харон… Adieu! [19]Я сплю, я сплю, я сплю со всех сторон…<1909>