Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем
Шрифт:
Сочувствующая, а потому и страшная, тишина наступила после того, как Сережа сказал последнее слово. Даже ряд Феди Кочкина молчал, не отваживался на торжество.
— Приступим к обсуждению, — невозмутимо возвестил я. — Обсуждаем только Кочкина. Кто заметил какие-либо ошибки в его выступлении?
Ряд, пославший на подвиг Кочкина, не шевельнулся, оттуда только блестели направленные на меня глаза. Зато ряд Сережи Скворцова ожил, поднялось несколько рук.
— Юрченко, что ты заметила?
Каждое
— Не говорил о союзном слове!
— Нет, говорил! Я слышала!
— Ничего ты не слышала, пищуха!
Я в завершение от себя поставил еще один минус:
— Кочкин слишком спешил, глотал концы фраз, там, где не нужно, делал паузы.
От моих придирчивых минусов Кочкин мрачнел, на его обветренной физиономии появлялось угрюмо-замкнутое выражение.
— Обсудим ответ Скворцова.
И тут-то началось, тут-то вспыхнули страсти.
Оказывается, у Сережи Скворцова всего одна ошибка: пропустил раздел, но потом поправился — правда, не очень удачно. Выходит, ему можно поставить только один минус, а у Кочкина их три!
— Скворцов победил!
— Один минус!
— Десять минусов за это!
— Скворцов!
— Кочкин!
— Грубая ошибка у Скворцова!
— Но он же знал! Он же поправился! Разве это грубая?
Раздался звонок. Но какая там перемена — не до нее, тут решается острейший вопрос!
Однако в стороне сидит Степан Артемович. Мне хорошо известно, как он уважает порядок, наверняка потом поставит на вид — раз объявлено время перерыва, то следует кончать урок, не задерживать детей в классе.
— У меня предложение! — старался перекрыть я голоса. — Так как урок окончен, нам придется перенести обсуждение…
Но класс забушевал в неистовом возмущении:
— Не пойде-ом!
— Сейчас обсуждать!
— Мы без перемены! Не пойдем!
— Кочкин победил!
— Сережка!
Я пожал плечами, виновато оглянулся на Степана Артемовича. Тот по-прежнему сидел с каменным лицом, не выказывая внешне ни удивления, ни досады.
— Хорошо! Будем обсуждать сейчас. Требую полнейшей тишины!
Разумеется, полнейшей тишины не получилось — все шевелились, сердито вполшепота огрызались друг на друга.
— Слово старшему судье! Хомяков, как ты считаешь?
Хомяков поднялся:
— Я считаю, что победил Кочкин.
— Верно!
— Кочкин победил! Кочкин победил! Кочкин!!
— Ура-а!..
— Тише!.. Продолжай, Хомяков. Почему победил Кочкин?
— Я думаю, что ошибка Скворцова равна трем минусам Кочкина.
— Не равна…
— Больше!
— Равна!
— Тише!
— …Но Кочкин выступал первым. Ему трудно было.
— Верно! Труднее!
— Голосует судейский ряд! Кто считает, что победил Кочкин?
Вместе с судейским рядом дружно взмахнул вверх руки ряд Феди Кочкина.
— Победил Кочки и! — сообщил я. — Можете идти на перемену.
Ребята сорвались со своих мест, у дверей сразу же образовалась пробка.
Я обернулся в сторону Степана Артемовича. Он, глядя мимо меня, поднялся, не сказав ни слова, вышел из класса.
В коридоре ему пришлось посторониться: седьмой «А» под крики «ура» качал своего справедливого судью Васю Хомякова.
Я шагал по длинному шумному коридору за Степаном Артемовичем в учительскую. При нашем приближении возня и шум стихали, ученики, оглядываясь на директора, жались к стенам. Мы проходили — шум возобновлялся.
Я шел, поотстав шага на три, упираясь взглядом в затылок Степана Артемовича. Несмотря на густую седину, этот затылок выглядел каким-то мальчишеским. Тонкая шея с ложбинкой, торчащие уши, сам затылок обиженно натянутый. Пока я гляжу в этот затылок, мне нисколько не страшно, мне почему-то даже жаль этого тщедушного пожилого человека, обиженного мною.
Мы вошли в учительскую. Там, как всегда во время перерыва, людно. Акиндин Акиндинович влез на стул, достает со шкафа пыльные рулоны географических карт. Учителя стоят кучками, переговариваются, мужчины, не торопясь, курят. Дым от папирос плавает среди глянцевитых листьев фикуса.
Мы вошли в учительскую. Степан Артемович поворачивается ко мне. Мальчишеское, трогательное, обиженное сразу же исчезает в нем, передо мной узкоплечий, узкогрудый человек с тяжелым квадратным лицом, с крупными морщинами на этом лице, с коротким, густым, крепким ежиком седых волос над морщинистым лбом и прямым, пронизывающим насквозь взглядом маленьких холодных глаз.
Акиндин Акиндинович со свернутыми картами боязливо слез со стула.
Мы стояли. Я ждал, что скажет Степан Артемович. Он медлил. По сравнению с ним, маленьким, сухопарым, узкоплечим, я чувствовал себя сейчас излишне высоким, громоздким, неуклюже сильным.
И вдруг под пристальным, недобрым взглядом Степана Артемовича во мне постепенно начало рождаться глухое бешенство, яростное возмущение и решительность. Пусть он только упрекнет, пусть только повторит слова Коковиной: «Не позволим!» Какое он имеет право ломать начатое дело? Я ищу, мне трудно, я отдаю этому все свободное время, отдаю все свои силы, недосыпаю, отказываюсь от развлечений, я вправе ждать поддержки, а на меня смотрят как на преступника! Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, а нас со стороны разглядывали учителя.