Собрание сочинений. Т. 22. Истина
Шрифт:
— Господи, ты созерцал мои скитания, когда глупые и подлые начальники покинули меня, — то было мое первое искупление. Ты ведаешь, какие постыдные деяния, какие мерзкие поступки они принуждали меня совершать. Ты лицезрел их гнусную жадность, — они отказывают мне в куске хлеба, хотя всю жизнь были моими подстрекателями и сообщниками. Будь мне свидетелем, о господи! — они избрали меня своим орудием и, с тех пор как я совершил преступление, заставляли повиноваться им, толкая на новые злодейства. Конечно, следовало спасти от позора твою святую церковь, и я отдал бы за нее всю кровь, всю свою жизнь. Но они помышляли лишь об одном — стремились спасти свою шкуру — это-то меня и взбесило и побудило сказать все… Господи, я их судья, воздвигнутый тобою, ты отверз мои уста и вложил в них обличительные речи; я раскрыл их тайные и до сих пор не наказанные злодеяния, и теперь ты сам вынесешь им приговор, — даруешь ли им прощение или поразишь своим гневом на глазах у этой толпы скотов,
Оглушительные свистки и крики прерывали его речь, уже летели в него камни. Садовая ограда не сдержала бы бешеного натиска возмущенной толпы, но Марк и помогавшие ему мужчины снова схватили Горжиа, оторвали от решетки, потащили на другой конец сада и, вытолкнув за калитку, выходившую в пустынный переулок, прогнали далеко от дома.
Но вот карета остановилась у ворот, всеобщий восторг и волнение еще усилились, когда Симон, с помощью Давида, более сильного и бодрого, вышел из экипажа. Симон исхудал, его прозрачное лицо выражало кротость, свойственную глубокой старости, голову как бы осенял ореол легких белоснежных волос. Он улыбкой поблагодарил Давида за помощь, а восторг народа вспыхнул с новой силой при виде этих спаянных великим героизмом братьев — скорбного страдальца, твердо уверенного в бесконечной преданности брата, и стойкого борца, посвятившего жизнь спасению чести брата. Толпа горячо приветствовала и Дельбо, вышедшего из экипажа вместе с мэром, великого Дельбо, как его называли в народе, героя Бомона и Розана, мужественно боровшегося за истину в страшные дни, когда ему угрожала смертельная опасность, и немало поработавшего с тех пор для создания разумного и справедливого общества будущего. Марк поспешил навстречу Симону и Давиду, за которыми следовал Дельбо. И тогда восторг толпы достиг апогея, народ бурно приветствовал обнимавшихся героев — борцов и безвинного страдальца, которого
В едином порыве, задыхаясь от слез, Симон и Марк бросились друг к другу в объятия. У них сорвалось с губ лишь несколько слов, почти те же слова, что произнесли они в ужасную минуту расставания.
— Благодарю, благодарю, старый товарищ. Ты был мне вторым братом, ты спас мою честь и честь моих детей.
— Дорогой друг, я был только помощником Давида, победила сама истина… Взгляни, вот твои дети, они выросли разумными и справедливыми.
Вся семья собралась в саду, четыре поколения встречали старца, который, испытав столько мук, наконец возвращался домой. Его супруга Рашель, жена его лучшего друга и защитника Женевьева, Жозеф с Луизой и сыном Франсуа, Сарра и Себастьен с дочерью Терезой — женой Франсуа, их малютка Роза, Клеман и Шарлотта с дочерью Люсьеной. Все горячо обнимали страдальца, плача от умиления.
Внезапно зазвучали свежие, нежные голоса. Это пели ученики и ученицы Жозефа и Луизы, приветствуя бывшего директора школы в Майбуа. Они пели простую и трогательную детскую песню, в ней звучали любовь, ласка и радостный привет грядущему светлому времени, когда будут исцелены все язвы старого мира. Потом из толпы детей выбежал мальчик и преподнес Симону букет от своей школы.
— Благодарю, дитя мое. Какой красавчик!.. Как твое имя?
— Эдмон Долуар, я сын учителя Жюля Долуара. Мой папа стоит вон там, видите, с господином Сальваном.
Потом маленькая девочка вручила Симону цветы от женской школы.
— Ах, прелестная крошка! Благодарю, благодарю!.. А тебя как зовут?
— Я Жоржетта Долуар, дочь Адриена Долуара и Клер Бонгар, вон они все вместе, папа с мамой, и дедушка с бабушкой, и все дяди и тети.
Люсьена Фроман поднесла еще один букет от имени самой младшей в семье, малютки Розы Симон, которую она держала на руках.
— Я Люсьена Фроман, дочь Клемана Фромана и Шарлотты Савен… А это Роза Симон, дочь вашего внука Франсуа, внучка вашего сына Жозефа; а вам она приходится правнучкой и вашему другу Марку Фроману она тоже правнучка, по ее бабушке Луизе.
Симон прижал к себе прелестную малютку, руки его дрожали.
— О, мое сокровище, плоть от плоти моей! Ты — кивот завета, ты олицетворяешь окончательное примирение… Как благостна и могуча жизнь, она породила на свет такое прекрасное и сильное потомство! Каждое новое поколение она толкает вперед к свету и несет справедливость и мир в своем извечном движении!
Симона окружили, пожимали ему руки, обнимали его. Тут был и мэр Леон Савен с сыном Робером, много потрудившийся, чтобы загладить причиненное Симону зло, и передавший ему еще на вокзале приветствие от всех жителей Майбуа. Была и семья Долуаров — Огюст, выстроивший дом, Адриен, начертивший его план, Шарль и Марсель, выполнившие все слесарные и плотничьи работы. Пришли и Бонгары — Фернан с женой Люсиль и дочерью Клер; все они породнились между собой, теперь это была одна семья, и Симон с трудом мог разобраться в их родственных отношениях. Но его бывшие ученики подходили, называли себя, и он, всматриваясь в их постаревшие лица, узнавал былые детские черты, — и не было конца горячим объятиям и поцелуям. Внезапно он увидел престарелого Сальвана, на лице которого, как всегда, сияла добрая улыбка. Симон бросился в его объятия.
— О мой дорогой учитель, вам я обязан всем, это вы создали мужественных борцов, поборников истины во всем мире!
Он весело расцеловал в обе щеки мадемуазель Мазлин, обнял Миньо, который вдруг разрыдался от волнения.
— Так вы меня простили, господин Симон?
— За что мне вас прощать, старина Миньо! У вас мужественное и честное сердце. Как я рад, что мы наконец встретились!
Между тем торжественная и трогательная церемония подходила к концу. Светлый, веселый дом, выстроенный согражданами Симона на месте убогой лачуги на улице Тру, сиял на солнце, весь увитый гирляндами зелени и живых цветов. Холст, скрывавший мраморную доску над дверью, внезапно упал, и взорам всех открылась сверкающая золотом надпись: «Город Майбуа учителю Симону, во имя истины и справедливости, во искупление причиненных ему страданий». А ниже крупными буквами: «От внуков его палачей». И с просторной площади, с соседнего проспекта, из окон и с крыш домов, отовсюду донесся последний, прокатившийся громом, единодушный приветственный клич — полное и окончательное признание торжества истины и справедливости; отныне никто не посмеет отречься от них!
На следующий день в «Пти Бомонтэ» появилась восторженная статья с описанием происходившей накануне церемонии. Это уже был не тот грязный бульварный листок, который в свое время растлевал умы; газета в корне изменилась, сообразуясь с новыми веяниями и вкусами более просвещенных читателей. Пришлось самым энергичным образом обезвредить ее, прочистить все ее отделы, словно клоаки, столько лет переполненные ядом лжи и клеветы. Пресса становится самым действенным проводником просвещения, когда одурачивающие и обирающие своих клиентов политические и финансовые бандиты перестают быть ее хозяевами. И обновленная «Пти Бомонтэ» теперь помогала обществу распространять просвещение, идеи добра и справедливости.