Собрание сочинений. Т. 9.
Шрифт:
Госпожа Дефорж подходила уже ко второму этажу, когда новый напор толпы — более сильный, чем все предыдущие, — на минуту остановил ее. Теперь она видела под собой отделы нижнего этажа, наводненные толпой покупательниц, через которую она только что пробралась. Новое зрелище предстало перед ней; внизу с живостью муравейника копошился целый океан голов, которые она видела под определенным углом, так что они заслоняли от нее корсажи. Белые ярлыки казались отсюда тонкими черточками, полосы лент сплющивались, фланелевый мыс пересекал галерею узкой стеной, а ковры и вышитые шелковые материи, свисавшие с балюстрад наподобие стягов, теперь ниспадали к ее ногам, словно хоругви, расставленные вдоль церковных хоров. Она различала вдали перекрестки боковых галерей, как различают с вершины колокольни перекрестки соседних улиц, где черными
Муре все еще стоял с Валаньоском перед читальным залом; он вдыхал этот запах, опьянялся им и твердил:
— Они тут как у себя дома; я знаю таких, которые проводят здесь целые дни, лакомятся пирожками, строчат письма. Остается только устроить им здесь спальню.
Эта шутка рассмешила Валаньоска, которому при его пессимизме казалась абсурдной неутолимая жажда тряпок, владеющая этими представительницами человечества; забегая иногда проведать своего школьного товарища, он уходил от него почти оскорбленным, до того жизнерадостен казался Муре в этом мире кокеток. Неужели ни одна из этих пустоголовых и бессердечных женщин не докажет ему всей глупости и бесполезности существования? Но в этот день Октав, видимо, утратил свою величественную уравновешенность. Обычно он разжигал горячку в покупательницах со спокойной уверенностью дельца, а теперь, казалось, и сам был захвачен порывом страсти, которою мало-помалу начинал пылать магазин. Когда он заметил, что Дениза и г-жа Дефорж поднимаются по большой лестнице, он заговорил громче, невольно стал жестикулировать и старался не оборачиваться в их сторону; чувствуя их приближение, он волновался все больше и больше, лицо его залилось румянцем, а глаза засветились тем восторгом, которым рано или поздно начинали искриться глаза покупательниц.
— Должно быть, здорово вас обкрадывают, — сказал Валаньоск, которому чудилось в толпе немало преступных лиц.
Муре широко развел руками.
— Милый мой! Ты представить себе не можешь!
Он ухватился за эту тему и стал приводить факты, вдаваясь в неисчерпаемые подробности и описывая различные категории воровок.
Во-первых, есть профессиональные воровки: эти причиняют всего меньше вреда, потому что почти все известны полиции. Затем идут воровки-маньячки, страдающие извращенностью желаний — новым видом невроза, который порождают, по словам одного психиатра, искушения, таящиеся в больших магазинах. Наконец, многие беременные женщины подвержены клептомании, но они крадут только определенные предметы; так, у одной из них полицейский комиссар обнаружил двести сорок восемь пар розовых перчаток, которые она наворовала в различных магазинах Парижа.
— Так вот почему у женщин здесь такие странные глаза, — заметил Валаньоск. — Я все гляжу на жадные и в то же время пристыженные лица этих помешанных созданий… Недурная школа честности!
— Еще бы! — отвечал Муре. — Хоть мы и стараемся, чтобы они чувствовали себя здесь как дома, однако нельзя же допускать, чтобы они уносили под манто товары… И попадаются ведь очень порядочные особы. На прошлой неделе мы поймали сестру некоего аптекаря и жену советника. Такие истории мы, конечно, стараемся замять.
Он замолчал, указывая на инспектора Жува: тот как раз следовал внизу, в отделе лент, за беременной женщиной. Эта женщина, огромному животу которой тяжко приходилось от толкотни, шла с подругой, очевидно сопровождавшей ее специально для того, чтобы защищать от толчков; всякий раз как беременная останавливалась около прилавка, Жув не спускал с нее глаз, в то время как ее подруга без стеснения рылась в ящиках.
— О, он ее зацапает, — продолжал Муре, — он отлично знает все их уловки.
Но голос Муре задрожал, а смех стал принужденным. Дениза и Анриетта, которых он не терял из виду, с немалым трудом выбрались из толпы и появились наконец позади него. Он обернулся и поклонился покупательнице скромным поклоном друга, который не хочет компрометировать женщину, когда она не одна. Но Анриетта, насторожившаяся
В отделе готового платья продавщицы теряли голову. Две девушки были больны, а г-жа Фредерик, помощница заведующей, накануне преспокойно уволилась: пришла в кассу и взяла расчет, так же молниеносно бросив «Счастье», как это последнее выбрасывало своих служащих. С самого утра, невзирая на лихорадочный разгар торговли, все только и судачили об этом. Клара, державшаяся в отделе единственно благодаря капризу Муре, нашла этот поступок «шикарным»; Маргарита сообщила, что Бурдонкль вне себя; г-жа Орели с обидой заявила, что г-жа Фредерик должна была бы по крайней мере ее предупредить, — подобную скрытность и представить себе трудно; и, несмотря на то, что г-жа Фредерик ни с кем не откровенничала, все решили, что она покинула магазин, потому что выходит замуж за содержателя бань, находящихся около рынка.
— Вам угодно дорожное манто, сударыня? — спросила Дениза г-жу Дефорж, предварительно предложив ей стул.
— Да, — сухо ответила та, решив держаться с девушкой как можно грубее.
Отдел был заново обставлен — богато и вместе с тем строго: высокие шкафы из резного дуба, зеркала во весь простенок, красный плюшевый ковер, заглушавший шаги бесконечной вереницы покупательниц. Пока Дениза отыскивала дорожное манто, г-жа Дефорж осмотрелась вокруг, увидела свое отражение в одном из зеркал и стала себя разглядывать. Уж не постарела ли она, раз ей изменяют с первой попавшейся девчонкой? В зеркале отражался весь отдел с его лихорадочной суетней, но она видела только свое бледное лицо и даже не слышала, как за ее спиной Клара рассказывала Маргарите о каком-то тайном грешке г-жи Фредерик, о том, как последняя утром и вечером нарочно делала крюк и шла через проезд Шуазель, чтобы думали, будто она живет на левом берегу.
— Вот наши последние модели, — сказала Дениза. — Они имеются у нас в разных цветах.
Она разложила четыре-пять манто. Г-жа Дефорж презрительно рассматривала их, с каждым новым манто становясь все резче. К чему эти складки? Они только обуживают манто. А это, с квадратными плечами, точно вырублено топором. Не путешествовать же одетой под сторожевую будку!
— Покажите мне что-нибудь другое, мадемуазель!
Дениза развертывала вещи и снова складывала их, не позволяя себе ни малейшего жеста неудовольствия. Но невозмутимое терпение девушки только пуще раздражало г-жу Дефорж. Ее глаза все снова и снова возвращались к зеркалу напротив. Теперь она рассматривала себя рядом с Денизой и сравнивала ее с собою. Возможно ли, чтобы ей предпочли это невзрачное создание? Ей вспомнилось, что она видела эту девушку, когда та только что поступила на службу, она казалась тогда такой глупенькой, была так неуклюжа, словно только что приехала из деревни, где пасла гусей. Слов нет, теперь она держится лучше, шелковое платье придает ей строгий, корректный вид. Но все же какое ничтожество, какая заурядная физиономия!
— Я принесу вам, сударыня, другие модели, — спокойно сказала Дениза.
Когда она вернулась, все повторилось сызнова. Оказалось, что сукно слишком тяжелое и никуда не годится. Г-жа Дефорж вертелась, повышая голос и стараясь привлечь внимание г-жи Орели, чтобы последняя разбранила девушку. Но Дениза после своего возвращения в «Счастье» мало-помалу покорила весь отдел: теперь она чувствовала себя здесь как дома; заведующая даже обнаружила в ней редкие для продавщицы качества: кроткую настойчивость, умение с приветливой улыбкой убедить покупательницу. Поэтому г-жа Орели только слегка пожала плечами, но от вмешательства воздержалась.
— Может быть, сударыня, вы могли бы сказать мне хотя бы приблизительно, что вам надо? — снова спросила Дениза, все с той же невозмутимой вежливостью.
— Но у вас же ничего нет! — воскликнула г-жа Дефорж.
Она остановилась, с удивлением почувствовав прикосновение чьей-то руки. Это была г-жа Марти. Поддавшись болезненной страсти к тратам, она носилась теперь по всем отделам. После галстуков, вышитых перчаток и красного зонтика покупки ее до того разрослись, что последний продавец вынужден был положить на стул сверток, который оттягивал ему руку; и он шел впереди, таща этот стул с нагроможденными на нем юбками, салфетками, занавесками, лампой и тремя соломенными половичками.