Собрание сочинений. Т.11.
Шрифт:
Именно в этот день, при расставании, Кристина отвела Сандоза в сторону и сказала ему умоляющим голосом:
— Приезжайте поскорее! Он скучает.
Клод в самом деле впал в черную меланхолию. Он забросил этюды, бродил в одиночестве и помимо своей воли все слонялся около постоялого двора Фошеров, в том месте, где пристает паром, как бы ожидая, что однажды тут высадится весь Париж. Париж манил его к себе, он ездил туда каждый месяц и возвращался отчаявшимся, неспособным к работе. Наступила осень, потом зима, сырая зима, с непролазной грязью. Клод провел ее в угрюмом оцепенении, озлобленный даже против Сандоза, который после своей женитьбы, состоявшейся в октябре, не мог уже так часто приезжать в Беннекур. С каждым его приездом Клод воодушевлялся, и возбуждение его держалось еще около недели, выражаясь в неистощимых лихорадочных пересудах парижских новостей. Раньше он скрывал от Кристины свою тоску по Парижу, теперь же не давал ей покоя, с утра до вечера рассказывая о делах, в которых она
Ну не идиот ли Ганьер, погрязший в этой музыке, ведь у него талант добросовестного пейзажиста! Подумать только, говорят, он берет уроки игры на фортепьяно у какой-то барышни, это в его-то годы! Что Кристина скажет на это? Не чудачество ли? А Жори, который всячески старается опять соединиться с Ирмой Беко, потому что у нее теперь собственный дом на улице Москвы! Ведь Кристина их помнит, эту парочку, они приходили в мастерскую! Но уж кто хитрец из хитрецов, так это Фажероль, он ему так и скажет при встрече. Просто не верится! Этот отступник претендовал на Римскую премию, которую он так и не получил! Вечно он издевался над Академией, грозился все там опрокинуть! Что же им двигало? Непреодолимое стремление к успеху, потребность любой ценой, пусть даже за счет товарищей, быть признанным этими кретинами, ради чего он пошел на многие подлости. Уж не думает ли она защищать его? Не такая же она мещанка, чтобы его оправдывать? Когда Кристина ему поддакивала, он с нервным смехом повторял ей все одну и ту же историю, находя ее необыкновенно комичной: историю Магудо и Шэна, которые убили маленького Жабуя, мужа Матильды, чудовищной аптекарши, да, именно убили! Когда однажды вечером чахоточный задыхался от кашля, его жена позвала их обоих, и они принялись так грубо растирать его, что он уже не встал.
Если Кристина не смеялась, Клод вставал и ворчливо говорил:
— Ничем-то тебя не рассмешишь… Идем-ка лучше спать.
Он все еще обожал ее, обладал его с отчаянным увлечением любовника, ищущего в любви полного забвения, замены всех радостей. Но ее поцелуев ему было уже недостаточно, им владела невысказанная тоска.
Поклявшись в порыве негодования никогда больше не выставляться, весной Клод вдруг начал беспокоиться по поводу Салона. Когда он видел Сандоза, он жадно расспрашивал, что пошлют в Салон их приятели. В день открытия он отправился туда и вернулся поздно вечером мрачный, содрогаясь от злобы. Был там всего один только бюст Магудо, да и то не особенно значительный; маленький пейзаж Ганьера среди кучи других был неплох — в довольно красивой бледной тональности; а больше ничего, да еще картина Фажероля — актриса гримируется перед зеркалом. Сперва он промолчал о ней, потом начал гневно издеваться над Фажеролем. Ну и трюкач этот Фажероль! После того как он проморгал премию, он уже не боялся выставляться; конечно, он предавал Академию, но как искусно, с какими уловками! Его живопись претендует на правду, но в ней нет ни одной оригинальной черты! Однако он имел успех: ведь буржуа очень любят, когда их щекочут, делая вид, будто толкают! Да, совершенно необходимо, чтобы в этой мертвой пустыне Салона среди ловкачей и ничтожеств появился истинный художник! Какое поприще перед ним открыто, уму непостижимо!
Кристина, которая молча слушала его злобные нападки, неуверенно сказала:
— Если хочешь, вернемся в Париж.
— Кто тебе говорит об этом? — закричал он. — С тобой совершенно невозможно разговаривать, ты постоянно попадаешь пальцем в небо.
Через полтора месяца он услышал новость, которая занимала его потом целую неделю: его друг Дюбюш женился на Регине Маргейян, дочери владельца Ришодьера; это была довольно сложная история, подробности которой удивляли и смешили Клода. Прежде всего скотина Дюбюш заработал-таки медаль за выставленный им проект павильона для какого-то парка; это само по себе было достаточно забавным, потому что проект, как говорили, продвинул его патрон Декерсоньер, который преспокойно премировал Дюбюша как председатель жюри. А венцом было то, что это ожидаемое награждение решило вопрос женитьбы. Нечего сказать, хорош товарообмен — за медаль нуждающихся студентов принимают в лоно богатой семьи! Папаша Маргейян, как все выскочки, мечтал, что зять своими дипломами и элегантными костюмами поможет ему выдвинуться в свете; он долго выслеживал этого молодого человека, студента Академии художеств, получавшего отличные отметки, такого прилежного, любимца учителей. Медаль решила дело, он отдал свою дочь и взял себе компаньона, который умножит его миллионы, потому что умеет строить дома. К тому же бедная Регина, всегда печальная, болезненная, получала таким образом здорового, сильного мужа.
— Подумать только, — повторял Клод своей жене, — до чего же нужно любить деньги, чтобы жениться на этой драной кошке!
Сострадательная Кристина защищала ее.
— Да и я не хочу ей зла, — возражал он. — Пусть себе, если только замужество ее не доконает. Она-то, конечно, ни при чем во всех махинациях отца. Тому в свое время из дурацкого тщеславия понадобилось жениться на дочери буржуа, вот Регина и получила от отца наследственность пьяниц, от матери — худосочие, истощенную кровь, отравленную ядами вырождающейся расы. Вот оно, безудержное падение, осыпаемое дождем монет! Наживайтесь, наживайтесь, вашим недоноскам место в спирту!
Он свирепел все больше; жена начала его успокаивать, обняла, принялась смеяться и целовать его, чтобы вернуть ему добродушие былых дней. Придя в себя, он примирился с женитьбой двух своих старых приятелей. В конце-то концов ведь они все трое обзавелись женами! Как несуразна, однако, жизнь!
Четвертое лето в Беннекуре приходило к концу. Казалось, ничто не мешало их счастью в деревенской тиши. С тех пор как они здесь жили, у них всегда водились деньги, им вполне хватало тысячи франков ренты и денег от продажи нескольких полотен; удалось даже отложить кое-что и купить белье. Жак, которому было уже два с половиной года, чувствовал себя в деревне как нельзя лучше. Он рос на свободе, с утра до вечера копался в земле и никогда не болел. Мать часто приходила в недоумение, не зная, с какого конца за него взяться, чтобы хоть сколько-нибудь его отмыть; вообще-то он ее мало беспокоил, аппетит и сон у него были отличные, и вся ее нежность устремлялась на другого, большого ребенка — художника, ее дорогого мужа, черная меланхолия которого внушала ей беспокойство. С каждым днем его состояние ухудшалось; хотя они жили спокойно и не было у них никакого повода для печали, тоска подступала к ним все ближе, постепенно омрачая каждый час их существования.
Давно было покончено с первыми деревенскими радостями. Сгнившая лодка с продырявленным дном затонула в Сене, и им вовсе не хотелось пользоваться лодкой Фошеров, которую те предоставили в их распоряжение. Река им надоела, им было лень грести, и хотя они вспоминали о некоторых восхитительных уголках на островах, их уже не тянуло туда. Даже прогулки вдоль берега потеряли для них все свое очарование: летом там можно было сгореть на солнце, а зимой простудиться; что же касается равнины, обширного пространства, засаженного яблонями, она превратилась для них в далекую страну, настолько удаленную, что отправиться туда казалось безумием. Дом тоже осточертел им, — настоящая казарма, где обедать приходилось в кухонной грязи, а в спальне разгуливал ветер. В довершение всего в этом году был неурожай абрикосов, а самые красивые из старых розовых кустов пожрали черви, и они погибли. Беспросветна тоска такого существования. Привычка все окрашивала в унылые тона. Сама вечная природа, замкнутая все в те же рамки, как будто постарела. Но хуже всего было то, что художнику опротивело окружающее, он не находил больше ни одного вдохновляющего его мотива. Угрюмо бродил он по полям, как по мертвой пустыне, от которой он взял все живое, не находя больше ни интересного дерева, ни неожиданного светового блика. Нет, с этим покончено, все умерло, он ничего не может создать в этой чертовой дыре!
Наступил октябрь, небеса тонули в тумане. В первый же дождливый вечер Клод вышел из себя, когда обед не был вовремя подан. Он вытолкал эту гусыню Мели за дверь и ударил Жака, который мешался под ногами. Тогда Кристина, плача, обняла мужа и сказала:
— Уедем отсюда! Вернемся в Париж!
Он отстранил ее и гневно крикнул:
— Опять ты пристаешь ко мне!.. Никогда, слышишь, никогда!
— Сделай это для меня! — горячо продолжала она. — Я прошу тебя, ты мне доставишь удовольствие!
— Разве тебе скучно здесь?
— Да, я умру, если мы тут останемся… И потом я хочу, чтобы ты работал, я чувствую, что твое место там. Просто преступление хоронить себя здесь.
— Оставь меня в покое!
Он содрогался. Париж манил его к себе, зимний Париж, который вновь загорается огнями. Он видел там средоточие усилий своих друзей, он хотел вернуться, чтобы разделить их триумф, чтобы снова стать их главой, потому что ни у кого из них не было для этого ни достаточных сил, ни смелости. Как бы бредя наяву, он рвался туда, хотя и продолжал упрямиться, отказываясь переехать в силу бессознательного противодействия, которое, необъяснимо для него самого, поднималось из глубины его существа. Может быть, то был инстинктивный страх, охватывающий самых храбрых, глухая борьба счастья с роковым предначертанием судьбы?
— Послушай, — порывисто заявила Кристина, — я укладываюсь, мы уезжаем.
Через пять дней, все запаковав и отправив багаж по железной дороге, они двинулись в Париж.