Собрание сочинений. Т.18. Рим
Шрифт:
Пьер, очень смущенный, только кивнул головой, ничего не ответив; ему были знакомы такого рода свидетельства, где в точных выражениях, во всех подробностях давалось полное и педантичное описание цвета, формы и иных признаков обследуемых органов. Но Дарио и Бенедетта не испытывали никакой неловкости; медицинское освидетельствование казалось им естественным и даже необходимым, раз от него зависело их будущее счастье.
— Итак, будем надеяться, что монсеньер Пальма отблагодарит нас за услугу, — сказала Бенедетта, — а пока что выздоравливай быстрее, мой дорогой, — скоро наступит долгожданный счастливый день.
Но Дарио имел неосторожность встать с постели раньше времени, рана его снова открылась, и его пришлось уложить еще на несколько дней. Пьер по-прежнему каждый вечер приходил развлекать больного, рассказывал ему о своих прогулках. Теперь, совсем осмелев, аббат бродил по улицам, с восторгом осматривая знаменитые памятники древности, перечисленные в путеводителях. Так, однажды вечером он с умилением
Как-то вечером, зайдя к Дарио, Пьер принялся восхищаться фонтанами Рима, единственного города на свете, где каскады воды струятся в таком изобилии, где водометы так великолепно украшены мрамором и бронзой; аббата пленили и «Баркетта» на площади Испании, и «Тритон» на площади Барберини, и «Черепаха» на узенькой площади того же названия, и три фонтана на Навонской площади, прекрасное сооружение Бернини, возвышающееся в центре, и, наконец, великолепный фонтан Треви, увенчанный богом Нептуном и двумя статуями Здоровья и Плодородия. В другой раз, вернувшись домой в радостном возбуждении, Пьер рассказал, что он наконец-то понял, почему на него производят такое впечатление улицы старой части города, возле Капитолия и на левом берегу Тибра, там, где к оградам массивных княжеских дворцов лепятся жалкие лачуги: на этих улицах нет тротуаров, и пешеходы спокойно шагают прямо по мостовой среди экипажей, — им и в голову не приходит свернуть в сторону, ближе к стенам домов. Пьеру нравились старинные кварталы, глухие извилистые улочки, громадные прямоугольные дворцы, как бы затерянные среди громоздившихся вокруг приземистых домишек, обступавших их со всех сторон. Любил он и Эсквилинский холм, змеящиеся по его склонам лестницы, выложенные серым камнем, с белой полоской на каждой ступеньке, крутые повороты подъемов, вздымающиеся одна над другой террасы, тихие, как бы вымершие монастыри и семинарии с наглухо закрытыми окнами, великолепные пальмы за высокой гладкой стеной, на фоне безоблачного голубого неба. Однажды вечером, направившись вверх по течению Тибра, Пьер забрел далеко в поля Кампаньи, за мост Молле, и возвратился полный впечатлений: никогда еще классическое искусство не открывалось ему с такой полнотой. Идя вдоль берега, он как бы видел перед собой пейзажи Пуссена, — желтую, медленно текущую реку, у берегов поросшую тростником, низкие меловые скалы, белеющие на рыжеватом фоне необъятной волнистой равнины, замкнутой на горизонте линией синеватых холмов; несколько чахлых деревьев среди поля, на крутом обрыве развалины портика, за которым зияет пустота, по отлогому склону белой цепочкой спускаются к водопою овцы, а пастух стоит поодаль и смотрит, прислонясь плечом к стволу зеленого дуба. Широкая рыжеватая равнина, очерченная на горизонте прямой ровной линией, бесхитростная красота, облагороженная величием прошлого. Как будто снова видишь римские легионы, идущие в поход по мощеным дорогам среди голой Кампаньи; снова вспоминаешь долгий сон средневековья и возрождение античного духа в католичестве, благодаря чему Рим во второй раз стал владыкой мира.
Однажды вечером, вернувшись с прогулки по главному римскому кладбищу Кампо-Верано, Пьер застал у постели Дарио Челию и Бенедетту.
— Как, господин аббат, — воскликнула молоденькая княжна, — неужели вам интересно бродить среди
— Ох, уж эти французы! — подхватил Дарио, которому было неприятно даже одно упоминание о кладбище. — Они сами портят себе жизнь, у них прямо какое-то пристрастие к печальным зрелищам.
— Но ведь от смерти не уйдешь, — тихо возразил Пьер. — Надо смотреть в глаза действительности.
Князь внезапно рассердился.
— Действительность? Да кому она нужна, ваша действительность? Если она неприятна, я на нее не смотрю, стараюсь даже не думать о ней.
Но аббат, улыбаясь, спокойно продолжал рассказывать, как поразил его образцовый порядок на кладбище, какой оно имело торжественный, праздничный вид под ясным осенним солнцем, какое там изобилие великолепного мрамора: мраморные статуи на гробницах, мраморные часовни, мраморные памятники. Здесь, несомненно, сказывались древние традиции, возрождался стиль роскошных мавзолеев Аппиевой дороги, пышных, непомерно величественных надгробий античного Рима. Особенно замечательна вершина холма, аристократический участок кладбища, который знатные римские семьи украсили громоздкими часовнями, колоссальными статуями, скульптурными группами из нескольких фигур, порою безвкусными, но стоившими, вероятно, много миллионов. Пьера восхитила чудесная сохранность памятников, белевших среди тисовых деревьев и кипарисов, идеальная чистота позолоченного летним солнцем мрамора, без пятен мха, без дождевых подтеков, из-за которых кажутся такими унылыми статуи в северных странах.
Тут Бенедетта, встревоженная унылым видом Дарио, прервала Пьера и обратилась к Челии:
— Ну, а что охота? Там было интересно?
До прихода аббата княжна рассказывала об охоте, на которую ездила вместе с матерью.
— Ах, дорогая, ты и представить себе не можешь, как интересно! Все должны были собраться в час дня; там, у гробницы Цецилии Метеллы, под навесом был устроен буфет. Съехалось много народу: иностранная колония, молодые люди из посольств, офицеры, не говоря уже о нашем здешнем обществе, — мужчины были в красных фраках, многие дамы в амазонках… На охоту выехали в половине второго, и погоня продолжалась больше двух часов, так что лисицу затравили далеко-далеко. Я не могла угнаться за другими, но все же видела много замечательного! Видела, как охотники перескакивали через высокую стену, через рвы, изгороди, видела бешеную скачку вслед за собаками… Было два несчастных случая, — впрочем, сущие пустяки: один охотник вывихнул руку в кисти, у другого сломана нога.
Дарио с жадным любопытством слушал Челию; ведь охота на лисиц — любимое развлечение римской знати; какое удовольствие скакать галопом по безбрежной Кампанье, по буграм и рытвинам, преследовать лисицу, стараться перехитрить ее, разгадать ее уловки, коварные увертки и, наконец, когда она выбьется из сил, затравить ее собаками; в этой охоте без единого выстрела главное наслаждение — гнаться по следу, мчаться за зверем, настигнуть его на всем скаку и затравить.
— Ах, — воскликнул Дарио в отчаянии, — какая досада, что я прикован к постели в душной спальне! Да я тут умру с тоски…
Бенедетта только улыбнулась, выслушав без единого упрека этот возглас наивного эгоизма. А она-то была так счастлива, что Дарио здесь, всегда при ней, в этой комнате, где она ухаживает за ним! Но в ее любви, такой юной и вместе с тем такой мудрой, было что-то материнское; она прекрасно понимала, как томится юноша без привычных развлечений, без друзей, которых он чуждался, опасаясь, что нм покажется подозрительной история с вывихнутым плечом. Он тосковал по празднествам, по вечерним спектаклям, по салонам красивых дам. Но особенно недоставало ему прогулок по Корсо; он страдал, он просто приходил в отчаяние, что не может видеть и наблюдать, как между четырьмя и пятью «весь Рим» разгуливает и разъезжает там в экипажах. Поэтому, лишь только заходил кто-либо из знакомых, Дарио забрасывал его бесчисленными вопросами: встречали ли такого-то, появлялся ли тот, чем кончились любовные похождения этого, о каком новом приключении больше всего толкуют в городе; его занимали мелкие происшествия, светские сплетни, мимолетные интрижки — всякие пустяки, на которые этот легкомысленный человек привык тратить все свое время и энергию.
Челия, любившая сообщать Дарио городские новости и пересуды, воскликнула, подняв на него свои чистые глаза, бездонные, загадочные глаза невинной девочки:
— Как долго, однако, заживает ваше плечо!
Неужели она обо всем догадалась, эта малютка, занятая только своей любовью? Дарио в смущении повернулся к Бенедетте, которая продолжала улыбаться с безмятежным видом. Но молоденькая княжна уже заговорила о другом:
— Ах да, знаете, Дарио, вчера я встретила на Корсо одну даму…
Она запнулась на минуту, сама не понимая, как вырвались у нее эти нескромные слова. Потом бойко продолжала с непринужденностью подруги детства, поверенной любовных тайн:
— Ну да, ту красотку, вашу приятельницу. И несмотря ни на что, в руках у нее был букет белых роз.
Тут Бенедетта рассмеялась от души и переглянулась с улыбающимся Дарио. С первых дней его болезни она дразнила юношу, что некая дама ни разу не прислала справиться о его здоровье! Дарио, в сущности, был даже рад разрыву, ибо эта связь начинала его тяготить; хоть и оскорбленный слегка в своем мужском тщеславии, он все же был доволен, что Тоньетта успела променять его на другого.