Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена
Шрифт:
— Безусловно, мастерство здесь выше, чем в «Прогулке», — говорил он, — здесь достигнута невообразимая легкость и тонкость в передаче воздуха, и первый план приобретает благодаря этому невероятную выразительность… Да, да, очень хорошо, очень оригинально…
Он явно был поражен, но не говорил о подлинной причине своего изумления. Этот дьявольский Фердинанд совершенно сбивает его с толку; никогда Ренкен не предполагал, что Фердинанд может до такой степени овладеть мастерством, в картине появилось еще нечто совсем новое, чего никак нельзя было от него ожидать.
И все же он предпочитал «Прогулку», хотя и не говорил об этом вслух. «Прогулка»
— Поразительно, мой милый… Вы будете иметь сногсшибательный успех.
Он не ошибся. Успех «Озера» превзошел успех «Прогулки». Женщины просто млели от восторга. Картина представлялась им верхом изящества. Коляски катились в солнечных лучах, солнце отражалось на колесах, прелестно одетые фигурки выделялись светлыми пятнами на зелени леса — все это пленяло зрителей, которые привыкли смотреть на живопись как на ювелирную работу.
Более строгие ценители, те, кто требует от художественного произведения силы воздействия и художественной правды, были пленены зрелым мастерством, глубоким знанием приемов живописи, изысканной техникой.
Картине была присуща какая-то особая, несколько претенциозная грация, и она-то, главным образом, покоряла публику. Все отзывы сошлись на том, что Фердинанд Сурдис достиг в своей новой работе еще большего совершенства.
Только один-единственный критик, человек резкий, которого все ненавидели за то, что он открыто говорит правду, осмелился заявить, что если художник будет продолжать усложнять и одновременно смягчать свою манеру письма, то не пройдет и пяти лет, как он окончательно погубит свой выдающийся талант.
На улице д’Асса царила радость. Это уже не была неожиданная радость первого успеха, но чувство уверенности в окончательном признании художника, который попал теперь в ряды первоклассных мастеров современности.
К тому же материальное благосостояние Сурдисов упрочилось, заказы сыпались со всех сторон, даже самые маленькие этюды художника раскупались нарасхват — их оспаривали друг у друга, не жалея никаких денег; приходилось опять приниматься за работу.
Все эти успехи не вскружили голову Адели. Она не была скупой, но знала цену деньгам, так как была воспитана в традициях строгой провинциальной бережливости. Вот почему она тщательно следила за тем, чтобы Фердинанд исполнял принятые им заказы. Она вела запись заказов, ведала всеми расчетами, помещала деньги в банк.
Самое большое внимание она уделяла своему мужу — держала его под неусыпным надзором.
Она установила для него точный распорядок дня: столько-то часов на работу, столько-то на отдых. Всегда сдержанная, молчаливая, она вела себя с неизменным достоинством; Фердинанд трепетал перед ней, она пользовалась у него огромным авторитетом, — ведь он пал так низко и только она спасла его.
Несомненно, Адель оказала ему неоценимую услугу: без ее твердой воли, которая одна его поддерживала, он окончательно опустился бы, без нее он никогда не создал бы тех полотен, которые появились в течение ближайших лет.
Она была его лучшим я, его силой, его опорой. Но страх, который она ему внушала, не мешал ему совершать порой прежние
И всякий раз, возвращаясь, он как бы давал ей новое оружие против себя; она уничтожала его своим презрением, подавляла своей холодностью; чтобы загладить вину, он неделями не выходил из дому, стоя за мольбертом.
Раскаяние и смирение мужа, купленное такой дорогой ценой, не радовало ее, — как женщина она слишком страдала от его измен. И все же, чувствуя приближение кризиса, глядя на его мутные глаза, лихорадочные движения и понимая, что его обуревают страсти, которые он не способен обуздать, она испытывала бешеное желание вытолкать его на улицу и скорее получить обратно расслабленным и инертным; тогда она, женщина некрасивая, но обладающая сильной волей, своими короткими ручками будет лепить из него, как из податливой глины, все, что ей вздумается. Она сознавала свою женскую непривлекательность — цвет лица у нее был свинцовый, кожа жесткая, кость широкая; и она утешала себя только сознанием, что после того, как ласки прелестниц приведут ее красавца мужа в полное изнеможение, она сделает с ним, что захочет. Впрочем, Фердинанд быстро старел; у него появился ревматизм; к сорока годам всяческие излишества обратили его в руину. Помимо своей воли, он год от году остепенялся.
После работы над «Озером» супруги приняли решение писать картины вместе. Правда, они еще скрывали это от посторонних, но, затворившись в своей мастерской, они работали вдвоем над одним и тем же полотном — создавали картину сообща. Фердинанд с его мужским талантом был инициатором, организатором — он выбирал сюжет и намечал общие контуры картины. Адель была исполнительницей; ее чисто женский талант уступал ему место там, где необходимо было проявить мощность и напряженность.
Первое время Фердинанд оставлял за собой центр картины; из самолюбия он позволял жене помогать ему только в той части работы, которую считал менее ответственной; но его расслабленность все увеличивалась, он становился день ото дня все беспомощнее; и он сдался — предоставил жене смело вторгаться в его творчество. В силу необходимости с каждым новым произведением доля ее участия все увеличивалась, хотя в ее планы вовсе не входило подменять работу мужа своей. Адель хотела одного: чтобы имя Сурдиса, которое было и ее именем, не обанкротилось, она билась за то, чтобы удержаться на вершине той славы, о которой начала мечтать еще некрасивой девушкой в уединении Меркера, к тому же она была неспособна нарушить данное обещание: коммерсант должен быть честным, считала она, — нельзя обманывать покупателей, картины следует сдавать в назначенный срок.
Вот почему она была вынуждена заканчивать работу в спешке, затыкать все дыры, оставляемые Фердинандом. Когда он впадал в бешенство от сознания своего бессилия, руки его начинали так дрожать, что кисть выскальзывала из них; тогда он отступался, и ей приходилось самостоятельно заканчивать картину. Но Адель никогда не зазнавалась, она всегда уверяла мужа, что она только ученица и лишь выполняет его задания и указания. Адель все еще преклонялась перед талантом Фердинанда и непритворно им восторгалась; инстинкт подсказывал ей, что, несмотря на упадок, в каком он находился, он все же оставался главой их союза. Без него она не могла бы создавать такие большие полотна.