Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое
Шрифт:
— Иван Васильич! Це вы, — чи ни?
В ответ до него доносится грозный и повелительный шепот:
— Молчать! Смирно, черт тебя побери!
Еще больший ужас охватывает Бабиенко. Зубы его стучат, а страшная фигура уж совсем над ним. Вот спрыгнула без шума, и в глаза Бабиенко повелительно смотрят поблескивающие в темноте суровые глаза.
— Давай винтовку!
Как автомат, Бабиенко подает винтовку. Тихо щелкает затвор, винтовка снова в руках Бабиенко.
— Не подымай шуму! Затвор отдам тебе, когда
Как во сне, видит Бабиенко высокую фигуру, перебегающую двор к стене. Подставлена доска. Фигура на заборе.
— Положи доску на место! Ни слова никому! Получай затвор!
Затвор с легким звоном падает во двор. Когда Бабиенко поднимает глаза на забор, там уже никого нет. Вздохнув, надзиратель оттаскивает на место доску и становится к стене, слыша шаги смены.
Бабиенко сдал пост благополучно.
Глава девятнадцатая
НОВЫЕ БИТВЫ
Твердовский исчез, как в воду канул. По всем следам бросались полицейские и жандармские ищейки, но ничего не могли найти. Вскоре поиски прекратила война.
Кровавым заревом встала она над страной и заслонила все. Некогда было искать Твердовского. Власти были заняты угоном на мировую бойню миллионной мужицкой Руси.
Пролетел неизвестно кем пущенный слух, что Твердовский убит своими же дружинниками при разделе добычи. На этом и успокоились, тем более, что и сам Твердовский не подавал признаков жизни.
Февральской метелью смело, сдуло с бескрайних полей России губернаторов, жандармов, прокуроров, приставов и помещиков, а в октябре в могилу их вогнали прочный осиновый кол. Пришла невиданная новая жизнь, пришла новая гроза, началась борьба не на жизнь, а на смерть с теми, кто силой оружия и кулака хотел вернуть старь…
В декабре семнадцатого года стоном стонали села и деревни, расположенные на тракте, ведущем из Румынии к черноморско-днепровскому побережью. Полковник Галчинский, собрав черную стаю офицеров в две тысячи человек, сколотил из нее ударный полк и пробирался на Кубань, где уже поднял пламя восстания старый враг революции генерал Корнилов.
Жестоко мстили по дороге офицеры мужикам за перенесенные на фронте от мужиков, одетых в солдатские шинели, обиды.
В каждой деревушке, на каждом хуторе ложились в сухой снег расстрелянные деревенские большевики, повисали на журавлях колодцев, на перекладинах ворот.
Не знали галчинцы слов «милость» и «пощада». Было одно у них слово «месть».
Беспощадная, тупая и злобная месть. По ночам небо озарялось пламенем пожаров, полыхали крестьянские хаты, сожженные за большевизм. Даже скоту не давали пощады, и у деревень валялись, вперемежку с человечьими, трупы
— С корешками вырву большевистскую заразу, — говорил полковник Галчинский, наблюдая расправу своих офицеров, — будут помнить, собачьи сыны, власть советов.
Двигались галчинские орды напролом, почти не встречая сопротивления. Старая армия развалилась, рассыпалась по своим родным местам, новой силы еще было мало. Одиночные маленькие отряды красной гвардии, едва обученные, неумелые, недисциплинированные, перегруженные примазавшимся элементом, не могли состязаться в боевой выдержке с кондотьерами Галчинского, прошедшими специальные училища и суровую школу войны.
Утром на большой площади села Нововведеновки, где у соборной ограды лежали рядком тела одиннадцати нововведеновских большевиков, горнист проиграл поход.
Площадь мгновенно заполнилась офицерами, полк построился в боевой порядок.
— Справа по отделениям! Первый батальон, шагом марш! — скомандовал, кружась по площади на высоком соловом жеребце, полковник Галчинский.
Полк тронулся мимо него. При проходе минно-подрывной команды Галчинский ухмыльнулся и подозвал кивком командира. Он сказал ему несколько слов.
Из рядов выделилось несколько человек офицеров.
— Зажигайте все хаты по левой стороне улицы, — сказал, смеясь, Галчинский, — кто живет слева, тот, значит, большевик.
Офицеры рассыпались по улице с пучками соломы и фляжками с керосином.
Перепуганные мужики, сбившиеся посреди площади в покорное овечье стадо и только бросавшие на полковника быстрые, сумрачные, ненавидящие взгляды, метнулись всем гуртом к нему и попадали на колени.
— Ваше превосходительство! Змилуйтесь, за що? По миру идти?
— Ага, — сказал Галчинский, — вот как теперь заговорили — ваше превосходительство. А если б я к вам один попал, так разорвали б меня на куски, зверье сволочное! Пошли вон! — И, перегнувшись с лошади, хлестнул ближайшего нагайкой по лицу.
Мужики таким же испуганно-покорным стадом побежали от Галчинского, только остался, воя, держась за разбитый глаз, кататься в муке по грязному снегу пострадавший.
— Что за вой? Заткнуть ему глотку!
Ближайший офицер поднял винтовку и, выстрелив в упор, разнес череп избитому.
От домов пополз черный густой дым, языки пламени, шипя, стали лизать соломенные крыши.
— Оставить конно-пулеметную команду! Не давать тушить! Как кто сунется — шпарь пулеметами!
Галчинский хлестнул коня и поскакал в голову полка. Длинная змея его уже вышла из села и тянулась по дороге. Скоро она скрылась за холмами в степной дали. Дома пылали огромными светочами, под глухой вой крестьян и истерические вопли баб. Но два пулемета с углов площади держали эту обеспамятевшую от ужаса и негодования толпу в неподвижности.