Собрание сочинений. Т.4.

Лацис Вилис Тенисович

Витрока и Штиглица отпустили пораньше. С Альтмейером Дрехслер побеседовал еще полчаса. Референт по еврейским делам записал частные указания генерал-комиссара и обещал незамедлительно сообщить, как только найдется что-нибудь подходящее.

Когда Альтмейер ушел, Дрехслер взял очередную оперативную сводку о положении на фронтах и долго стоял у карты, отыскивая занятые вчера населенные пункты. Сначала он ничего не мог найти, — искал слишком близко от Москвы и Ленинграда. Дрехслер повернулся и подошел к окну. Вид не веселил его: слишком узкая улица, тесно домам. Нет того простора, что у Дворца юстиции, но там засел Лозе; попробуй выкурить его оттуда. Право, было бы чудесно, если бы рейхскомиссариат перебрался в другой город. В присутствии Лозе Дрехслеру не хватало воздуха.

5

Убегая в 1940 году в Германию, Штиглиц захватил с собой списки сотрудников и агентов латвийской охранки. Сейчас, когда он стал во главе рижской полиции, эти списки пригодились. Рыжий собрал своих прежних дружков и каждого пожаловал должностью — соответственно способностям и сноровке. В начале войны выдвинулось несколько новых талантов, их тоже надо было пристроить. Самых усердных определили в группу хауптштурмфюрера Арая; кто был в состоянии вести дело самостоятельно, тем доверили особые задания. В конце октября рижское гетто стало центром, вокруг которого собирались самые отъявленные садисты и подлецы.

С ведома своего начальства Освальд Ланка перенес свою деятельность из тюрем в гетто. Индулис Атауга стал одним из помощников начальника охраны. Штиглиц вызвал в Ригу и Кристапа Понте, который уже успел так «очистить» свой уезд от всех «подозрительных элементов», что ему грозила перспектива остаться без работы.

Однажды Ланка позвонил Понте.

— Приезжай сейчас же в гетто. Будет дело.

Работоспособных мужчин, как обычно, в шесть часов утра угнали на работу. По квартирам сновали эсэсовцы и охранники и выгоняли женщин, детей и стариков. На улице Садовникова стреляли из автоматов и пистолетов; в воздухе стоял сплошной предсмертный стон. Под вечер всех, кто еще оставался в домах, выгнали на улицу, выстроили в колонны и приказали стоять так всю ночь. Несколько раз принимался идти мокрый снег с дождем. Промокшие, окоченевшие на ветру люди жались друг к другу. И везде из темноты слышался детский плач. В ту ночь ни один человек в гетто не сомкнул глаз.

Пока обергруппенфюрер Екельн совещался в своем кабинете с генералом полиции Едике и генерал-комиссаром Дрехслером, мелкие «фюреры» — Араи, Ланка и Понте — подкреплялись французским коньяком в ожидании работы. То пешими, то конными группами, то на мотоциклах двигались в сторону гетто вооруженные эсэсовцы.

Едва забрезжило, на улицах гетто началось движение. В ворота въехало несколько легковых машин с офицерами СС.

Это были подручные обергруппенфюрера Екельна и генерала полиции Едике. С автоматами и пистолетами в руках они выскакивали из машин и стреляли в толпу. Референт по еврейским делам Альтмейер со своим помощником Шульцем тем временем проверял, как организована охрана. Толпу разделили на отдельные колонны, по две-три тысячи в каждой.

— Куда нас поведут? — спрашивали друг друга стоявшие в колоннах. Обращаться к охранникам было запрещено. Но с ведома коменданта гетто эсэсовцы и шуцманы сами рассказывали им, что часть людей пошлют на работы, а других переведут в Юмправмуйжский концентрационный лагерь.

Было еще темно, когда первая партия тронулась в путь. Впереди и в хвосте колонны шли шуцманы. По обе стороны ее сопровождали вооруженные эсэсовцы на мотоциклах и конные патрули. Была оттепель. Люди скользили на обледенелых камнях мостовой, падали, конники наезжали на упавших, лошади топтали копытами женщин и стариков под хохот пьяной охраны. На улицах Московской и Садовникова валялись трупы. Колонна двигалась мимо фарфорового завода Кузнецова по направлению к резиновой фабрике «Квадрат». Жители окраин украдкой наблюдали в окна этот нескончаемый поток людей, который не прерывался весь день, эту скорбную процессию, конец которой еще извивался по узким улочкам гетто, а голова уже приближалась к соснам Румбульского леса. В поле дул пронзительный, леденящий ветер. Старики не поспевали за молодыми, бежали, падали, вновь подымались, спеша догнать ушедших вперед родных. Пройдя несколько шагов, они снова падали, и тогда подбегал эсэсовец с автоматом и приканчивал их.

Освальд Ланка и Понте носились на мотоцикле взад-вперед. Ланка нервничал — колонна двигалась слишком медленно.

— Так они раньше трех часов не дойдут до Румбулы, — сердился он. — Придется нам мерзнуть вместе с ними.

Многие, конечно, понимали, что их ждет, и с гордо поднятыми головами шагали навстречу своей мученической судьбе. Но большинство верило, что их гонят на работу или переселяют в другой лагерь; шли, прижимая к себе окоченевшими руками узелки или чемоданчики.

Когда колонна стала приближаться к Румбульскому лесу, мимо нее пронеслось несколько легковых машин с высшим начальством. Приехал Екельн, чтобы удостовериться, все ли идет надлежащим порядком. Не довольствуясь донесениями распорядителей, он обошел лес, где были вырыты между сосен длинные глубокие рвы. Придраться, впрочем, было не к чему. Немного поворчав для вида на младших офицеров и пошутив над своим адъютантом, который нахохлился от холода, обергруппенфюрер вернулся в машину, велел подать себе коньяку и стал ждать, когда голова колонны появится между сосен.

Лес был окружен цепью охранников; если бы кто и попытался бежать, деться ему было некуда. Предвкушая предстоящее развлечение, везде вертелись «фюреры» разных рангов, которых Екельн пригласил посмотреть на экзекуцию. Они старались протиснуться ближе к заснеженной поляне, на которой евреям приказывали оставлять свои вещи и снимать с себя все, кроме белья. У кого белье было получше, тому велели раздеваться догола. Как волки, толпились на краю поляны офицеры СС и чиновники нацистской партии, алчными глазами разглядывая свои жертвы. Индулис Атауга со своими подручными уже ждал у рва и проверял оружие.

И тогда началось. Раздетых людей группами подгоняли ко рву. Приказывали спуститься в него и ложиться на дно ничком. Эсэсовцы стояли у края рва и стреляли из автоматов в спины лежащим. Когда все были убиты, к яме подгоняли новую группу и приказывали ложиться на мертвых.

Так продолжалось до тех пор, пока ров не наполнился до краев мертвыми телами. Тогда стали наполнять следующий ров.

Бесперебойно работала машина смерти. Живой человеческий поток, текущий к Румбульскому лесу, вливался в рвы и исчезал в них навсегда. Стоны, плач детей, крики ужаса — все заглушал несмолкаемый треск автоматов. Когда стволы их накалялись, эсэсовцы сменялись и охлаждали оружие. Высокие господа время от времени подходили к краю рва и разряжали обоймы револьверов. Эсэсовцы старались позабавить их: одним выстрелом приканчивали и мать и ребенка, разрывали пополам грудных детей или разбивали им головы о стволы сосен.

Все птицы улетели из лесу. Заяц, с перепугу выскочивший из чащи на толпу смертников, был застрелен вместе с людьми. Екельн не позволил бросить его в ров: зайца можно было изжарить и съесть.

— Мы его попробуем завтра, когда будем праздновать наши сегодняшние успехи, — пошутил обергруппенфюрер и приказал адъютанту отнести зайца в машину. Остальные господа посмеивались над практичностью высокого чина.

К вечеру палачи изрядно устали, а ко рвам подгоняли все новые и новые толпы. Убить за один день десять тысяч человек было нелегким делом.