Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Шрифт:
— Наша земля, — сказал он негромко.
Дома Закиса ждала приятная новость: пока он был на собрании, в Лиепниеки приехали гости — Аустра и Петер Спаре со своим сыном Аугустом, а с ними и Аугуст Закис. О всех домашних делах их уже успел проинформировать Янцис, а Закиене, вернувшись с собрания, рассказала, как там все происходило.
— С ума сошел ваш отец — за такое дело взялся, — жаловалась она. — Тридцать восемь дворов… это все равно, что большое имение. Да еще по-новому берется хозяйничать. Поглядим, как он будет управляться.
— Ты, мама, за отца не беспокойся, — сказал Аугуст, — если он за что взялся, то на полпути не остановится. Уж наверное обдуманно будет действовать.
Закиене весь вечер глаз не сводила с обоих Аугустов — маленького и большого. Первый еще не умел говорить, — он одно только знал, как бы схватить ручонками каждый блестящий предмет. Но уже и сейчас проявлял заметную настойчивость характера — не успокаивался до тех пор, пока не получал требуемого. И мил он был сердцу женщины, как только может быть мил первый внучек, но и на другого, старшего, она налюбоваться не могла. Не спуская с рук младшего Аугуста, она счастливыми глазами глядела на старшего сына, жадно ловила каждое его слово. Не все ей было понятно, когда он разговаривал с Петером и Аустрой, но матери довольно было слышать его голос, видеть его не частую улыбку. Правда, когда Аугуст обращался к матери, речь его становилась простой и понятной до единого словечка.
Днем еще, до возвращения матери с собрания, Янцис и Мирдза сбегали в Лиепини и попросили бабушку отпустить к ним на часок Расму: девочка и раньше нередко приходила поиграть с Валдынем. Если бы Лиепиниене знала, что приехал Петер Спаре, она бы заставила прийти его самого.
— Ты меня узнала, Расминя? — спросил Петер, посадив на колени дочку. Он раза два в год приезжал навестить ее, а в день рождения и на именины непременно присылал подарки. И на этот раз он приехал не с пустыми руками. Получив большую коробку конфет, Расма поделилась с Валдынем, Мирдзой и Янцисом, потом нарядилась в голубое летнее пальтецо и лаковые туфельки и ни за что не соглашалась снять их.
— Узнала, — медленно ответила девочка, не глядя на отца от застенчивости. — Ты мой папа. А где у тебя медали?
— Я их не каждый день надеваю.
— А у дяди Эрнеста нет медалей, он никогда не надевает. Дядя Эрнест теперь у нас не живет.
— Где же он?
— Уехал на работу. И мама уехала.
— А тебе не хочется уехать?
— Не знаю. Бабушка говорит, я никому не нужна! Придется мне жить с бабушкой и дедушкой. На тот год меня пошлют коров пасти, а сейчас пока не посылают.
Петер оглянулся на Аустру. Она ласково, ободряюще смотрела на него своими чистыми, ясными глазами. Переборов волнение, Петер нагнулся к девочке и сказал:
— Нет, дочка, пасти коров тебе не придется. Ты будешь учиться. Осенью начнешь учить буквы, а потом в школу пойдешь.
— Мирдза говорит, в школу далеко ходить. А я все равно пойду.
— Тебе, доченька, не надо будет далеко ходить. Осенью ты поедешь в Ригу. Тебе хочется жить со мной?
Расма опять застеснялась, молча уткнулась лицом в грудь отцу.
Потом она почти до самого вечера играла с Валдынем и детьми заведующего коннопрокатным пунктом — это были единственные ее товарищи.
Под вечер, когда стали загонять скотину, из-за сада Лиепиней вышла пожилая женщина и стала звать:
— Расминю-у-у! Иди домой, Расминя!
Голос далеко-далеко звучал в неподвижном вечернем воздухе. Эхо прокатилось по реке и замерло в лесу.
Валдынь и Мирдза пошли проводить подружку. Стоя на пригорке, Петер долго смотрел за луку, пока на дороге виднелась маленькая фигурка в голубом.
Он почувствовал на плече ласковую теплую руку.
— Хорошо, что девочку привели к тебе, — заговорила Аустра. — Для нее это такое великое событие. Только знаешь что, Петер, зачем ждать до осени? Разве нельзя увезти ее сейчас?
— Понимаешь, я думал взять ее, когда Аугуст немного подрастет, тогда ей интереснее будет. — Петер взял лежащую на плече руку жены. — Но это, конечно, не так важно, я и сам теперь вижу…
— Не надо нам ждать осени. Ты сам слышал — мать уехала к какому-то дяде Эрнесту. Второй раз бросает ребенка… словно кукушка. Жалко девочку, получается, что она и правда никому не нужна.
— Ты думаешь, лучше сейчас увезти? Ладно, так и сделаем. Где Аудзит?
— Мама им завладела окончательно. Еле дала покормить и опять отняла. Что поделаешь — бабушка!
— Да, когда Валдынь — и то имеет степень дяди…
Оба засмеялись.
Индрик Закис не ел с утра, но, придя домой, забыл и про голод.
— По всем линиям сегодня праздник, — захохотал он своим громоподобным смехом. — Жалко, нет поблизости фотографа, а то бы историческую картину снял: Индрик Закис и его потомство в день основания колхоза. Ну, на будущий год, в день первой годовщины, мы это устроим. Ты, секретарь, совсем извелся, ишь какой бледный, — сказал он Петеру. — Так ты не выдержишь. Надо почаще на солнышке бывать, пожить с месяц на плотах, как в прежнее время, тогда опять станешь на человека похож. И что это вы, право: не то дел у вас пропасть, не то работать не умеете.
— И дел хватает и работать можно бы лучше. Но только если человек и работает и учится в то же время, нельзя от него требовать румянца.
— Да, все мы так… — Закис засмеялся, потом вздохнул. — у меня вот голова седая, а ученье, как малому ребенку, требуется. Оказывается, с одним тем умом, который нажил за долгую жизнь, далеко не уедешь. Не хочется, чтобы одни молодые без тебя строили эту самую новую жизнь, вот и приходится самому молодеть и по ночам, когда старуха не видит, браться за книгу. Не так легко, как прежде, входит в мозги эта премудрость, однако кое-что зацепляется. Да и как не учиться, ведь на той неделе самому лично придется отчитываться перед Центральным Комитетом. Станут допытываться — а много ли ума у Закиса? Начнут задавать такие вопросы, что только в затылке чесать придется. Вдруг не ответишь — сгоришь со стыда на старости лет. Жена в дом не пустит, скажет, на что мне такой неотесанный мужик.
— Побольше бы таких неотесанных, — сказал Петер.
Пока еще не стемнело, Закис хотел показать гостям, как будет устроен колхозный центр. Они обошли двор, заглянули во все строения. Председатель артели внутренне кипел от избытка энергии. И в то время как сын его на каждом шагу возвращался к событиям детских лет (здесь он впервые пас стадо, там пошел за плугом, там подрался с соседскими мальчишками, а вон на том дереве вывесил под Первое мая красный флаг), отец на крыльях воображения летел навстречу будущему.