Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Шрифт:
Ночь была теплая, и они не стали одеваться. На дороге им не встретилось ни души. Те же звуки и шорохи, что несколько часов назад слышал Индрик Закис, раздавались вокруг. Аугуст и Янцис шагали молча, не торопясь, как на прогулке. Иногда они останавливались прислушаться — не идет ли кто навстречу.
Они уже ушли далеко от дома, как Аугуст вдруг задел ногой за какой-то предмет. Он поднял его, повертел и негромко засмеялся.
— Совсем крепкий, кажется, сапог. Кто же это мог бросить? Или потеряли…
— Ну-ка дай, — сказал Янцис и тоже повертел сапог. — Похож как… У отца такие сапоги, — сказал он испуганно.
— У отца? Погоди, как же так?.. — Аугуст снова взял у брата сапог и, сжимая в руке мягкое голенище, с минуту о чем-то думал. — Скорей идем, Янцис, в исполком.
В исполкоме света не было ни в одном окне. Аугуст постучался к секретарю Скуе, разбудил его. Тот сказал, что Закис ушел поздно, но тому уже часа два будет, а то и больше.
Теперь Аугуст стал действовать. Он заставил Скую вызвать председателя исполкома Цирцениса, уполномоченного милиции, командира истребительного отряда, а пока сам позвонил начальнику уездного отдела МВД Эзериню. Полусловами, намеками, как в военное время, когда приходилось докладывать в штаб обстановку на своем участке, подполковник Закис сообщил вкратце о случившемся. Эзеринь ничего не стал спрашивать, сказал, что сейчас выедет.
Уполномоченный милиции, узнав, почему он понадобился в такое позднее время, сказал, что надо послать за Адольфом Чакстынем, — он сам некоторое время был у бандитов и знал кое-что об их тактике.
К тому времени, когда Чакстынь пришел в исполком, приехал и Эзеринь с группой бойцов, с ними была дрессированная собака-ищейка.
В два часа ночи бойцы и истребители под командой Эзериня и Закиса вышли из исполкома. Впереди шел инструктор с собакой.
Янциса Аугуст еще раньше отослал домой с Цирценисом, который должен был сообщить Закиене о случившемся.
Ищейке дали обнюхать сапог Закиса. Она быстро напала на след и повела всю группу в лес.
— Вы догадываетесь, чья это работа? — тихо спросил Аугуст Эзериня. Они шли рядом вслед за собакой.
Тот кивнул головой.
— Прошлой осенью в уезде было разгромлено последнее бандитское логово. Но двоих коноводов не изловили до сих пор. Один — бывший уездный агроном Вилде, — в банде его звали Эвартом; второй — Лиепниек, и о нем вы знаете. По-видимому, это его рук дело. Последнее время о нем ничего не было слышно, предполагали, что он перебрался в другой уезд. Зимой и последние бандиты попритихли. Надо было ждать, что весной, с появлением зелени, они зашевелятся. Так оно и случилось.
— Так оно и случилось, — повторил Аугуст. — Индрика Закиса уже нет.
— Это пока неизвестно, — начал Эзеринь; ему хотелось сказать еще что-то обнадеживающее, но он замолчал: не нужны утешительные слова закаленному солдату, он должен смотреть правде в глаза.
Они уже вошли в самую чащу. Собака уверенно, не останавливаясь, вела по следу.
Было почти светло, когда Аугуст, Эзеринь и бойцы, сняв шапки, столпились вокруг тела Индрика Закиса, молча глядя в его изуродованное до неузнаваемости лицо. Все молчали. Бойцы хмурились. Они знали, кем приходится убитый молодому подполковнику. Аугуст не плакал. Больше четырех лет прошло с того дня, когда он вот так же стоял у могилы Лидии. Тогда он был намного, намного моложе, и та великая скорбь впервые закалила его душу…
— Товарищ Эзеринь, — наконец, сказал он. — Будем выполнять задание?
— Да, пока дождь не смыл следы. — Эзеринь показал на небо, заволоченное серыми дождевыми облаками; холодные капли изредка падали на лица.
Бойцы сделали на скорую руку носилки, тело Закиса уложили на них, накрыли плащ-палаткой, и четверо истребителей понесли его из леса. Остальных разделили на две группы, и поиски продолжались. Ближайшая часть леса изобиловала мокрыми болотцами, собака здесь помочь не могла, поэтому ее передали другой группе, которая пошла на розыски в противоположном направлении. Несколько истребителей, хорошо знавших местность, наудачу повели группу туда, где, по их предположению, должны были скрываться бандиты. Часам к двенадцати дня они наткнулись на барсучью берлогу, приспособленную под жилье. На дне ее валялись гильзы от патронов и окурки, — видимо, совсем недавно здесь были люди.
Начался дождь — частый, затяжной, но розыски не прекращались почти до самого вечера. Излазили вдоль и поперек всю чащу и ничего не нашли.
Другая группа шла по следам Макса Лиепниека до самой реки. Там следы исчезли.
Вечером уставшие до изнеможения руководители операции встретились в исполкоме. Эзеринь задумчиво рассматривал карту уезда, барабаня по столу пальцами. Аугуст молча ходил из угла в угол, покусывая верхнюю губу. За день он осунулся, глаза ввалились, даже нос заострился.
— А все-таки они будут в наших руках, — ударив кулаком по столу, сказал Эзеринь. — Это дело дней. И не такие задачи решали.
— Думаете? — непривычно резко спросил Аугуст, подойдя к столу. Его ладный мундир еще не просох и был запачкан смолой и глиной, сапоги облеплены грязью. — Вы знаете, как мне этого хочется. Я не уеду отсюда, пока мы не разыщем бандитов. Дам телеграмму начальству, попрошу отсрочить отпуск.
— Я тоже не уеду отсюда, пока они не будут пойманы, — сказал Эзеринь.
Индрика Закиса хоронили в воскресенье на так называемом «кладбище безбожников», где покоилась его младшая дочка Майя, умершая во время оккупации. Пастор не позволил хоронить ее на приходском кладбище, потому что она была некрещеная, и ей вырыли могилку за оградой, у самой опушки леса. Прошлым летом «кладбище безбожников» тоже обнесли оградой и похоронили там замученных гитлеровцами жителей волости, чьи останки удалось найти.
Даже старикам не приходилось видеть за всю долгую жизнь такой процессии провожающих, как на похоронах Закиса. Больше половины жителей волости шли за красным гробом; приехали люди из соседних волостей и из уездного города. У ворот кладбища шесть партийцев подняли гроб на плечи, и под звуки траурного марша Шопена огромное шествие медленно направилось по тенистой каштановой аллее к месту погребения. Многие пошли боковыми аллеями, чтобы раньше подойти к могиле, многие столпились на пригорке у самой опушки.
Аугуст и Янцис вели под руки мать, они, казалось, ничего не видели и не слышали. Только Валдынь, идя возле Аустры и Петера, с детским любопытством разглядывал и музыкантов, и военных, и пожарных.
Аустра старалась не плакать, но то и дело какое-нибудь всплывшее из глубины памяти воспоминание об отце жгучей скорбью отзывалось в сердце, и слезы, не переставая, бежали по ее щекам.
«Если мы и стали людьми, то только благодаря ему, — думала она, торопливо гладя головку шагавшего рядом Валдыня. — Бывало, весь в заплатках ходит, недоедает, — только бы нам с Аугустом дать возможность учиться. И всегда веселый, всегда шутит… Даже когда ему было тяжело, больно…»