Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки
Шрифт:
К счастью, отец успел схватить валявшееся на земле ружьё и послать в медведя пулю, прежде чем зверь задавил Лая. Медведь рухнул мёртвый.
Так оправдались слова охотника-манси: верный Лай спас отца от неминуемой смерти, а отец — Лая.
Как бабушка осталась одна на свете
Отец погиб в тот же год на глазах у бабушки. Но тут уж Лай не мог его спасти.
Отец рубил лесину. А был очень сильный ветер; бабушка говорит, — прямо
Бабушка своими руками вытащила его из-под лесины. Похоронила тут же, в тайге. И осталась одна-одинёшенька. Давно это было.
Кругом тайга. Зима в начале. Реки замёрзли — на челне не проедешь. И пешком идти — не дойдёшь до людей. И еды запаса нет в малой охотничьей избушке, что срубил отец на своём промысловом участке.
Бабушка могла бы и сама промыслить себе еду: умела с ружьём обращаться. Да отцово ружьё в щепки изломала та проклятая лесина.
Как быть?
На счастье, тут забрёл в бабушкину избушку какой-то охотник,
Бабушка ему очень обрадовалась:
— Выведи, добрый человек, из тайги, — вот как тебе благодарна буду.
А он ей:
— Так и быть, бабка, выведу. А ты мне за это своего пса) отдашь.
Это Лая-то. О нём тогда уж далеко слух прошёл, что очень замечательный пёс. Хоть понаслышке, а все охотники километров на сто кругом его знали.
Бабушка сдвинула брови и говорит:
— Нет, — говорит, — пёс у меня не продажный. Он моему покойному сыну верный друг был, а теперь мне на всём свете первый друг. Что хочешь проси, — ничего не пожалею. А друга не отдам.
Охотник упёрся.
— Деваться тебе, старая, некуда. Всё равно отдашь.
— Ну, — бабушка говорит, — коли совести в тебе нет, нечего мне с тобой и разговаривать. Покинь старуху одну в беде.
Тот разозлился.
— Всё равно, — говорит, — я у тебя пса силой уведу.
— Попробуй, — отвечает бабушка. И взялась за топор.
Ушёл злой человек ни с чем.
Бабушка говорит: мы — крепкая косточка, мы из сибирских казаков.
Так-то так, да ведь и тайга — не городской парк культуры и отдыха. Чаща, болота, горы. Снег по пояс. Вьюги. Как тут себе еды промыслить?
Отец, бывало, уложит лося или медведя и тут же на месте освежует. Кусок мяса отрежет, — какой в мешок уйдёт. Это — с собой. А тушу и шкуру — в амбарушку.
Такие амбарушки звероловы себе в тайге рубят. На гладком бревне ставят, чтобы никакой зверь не залез. Тут и хранится мясо до времени. Ведь не всякий раз охота задастся, — бывают и долгие чёрные дни.
Говорил отец бабушке, что у него три полные амбарушки запаса в тайге. Там и лосятина, и оленина, и медвежатина. А где их — те амбарушки — искать? Вот вопрос!
Всё-таки бабушка моя догадалась, как ей быть.
Ремнём потуже перепоясалась, топор за пояс, на лыжи стала и санки с собой взяла.
— Ну, Лаюшка, — говорит. — На тебя вся надёжа. Беги вперёд, — показывай, где хозяин складывал добычу. Ищи!
Лай хвостом покачал — и в тайгу. Побежит-побежит да оглянется, — идёт ли за ним бабушка?
И такой умница: прямо-прямо к амбарушке привёл!
Потом, когда бабушка всё мясо домой на санках перетаскала, Лай вторую амбарушку показал. А там и третью. Так всю зиму с мясом были, очень даже сытно прожили.
А весной, когда лёд растаял, постелила бабушка в отцов чёлн звериные шкуры, собрала кой-какую поклажу и спустилась речкой за шестьдесят километров до ближнего селения.
Там хорошие люди ей помогли, сельсовет избу дал.
Бабушка списалась с городом, где тогда моя мать училась и я — маленький — с нею был. Узнала бабушка, что мать сильно больна. Скорей на железную дорогу — и к ней. Да всё равно не успела: умерла моя мама.
Так бабушка и осталась одна на свете да еще со мной маленьким на руках.
Поселилась в железнодорожном посёлке под городом»
А Лай, конечно, всё время с ней неразлучно:
Лай у меня в дядьках
Мне доходил четвёртый год, когда умерли мои родители и бабушка приехала и взяла меня к себе. Совсем еще несмышлёныш я был. И, бабушка говорит, неслух, озорной такой, что беда! Трудно, говорит, ей со мной пришлось, вот как трудно. Поступила, конечно, бабушка на службу. А меня дома оставить не на кого. И детского садика близко нет.
Тут опять бабушку Лай выручил.
Придумала она мне в дядьки его поставить.
Позвала меня, позвала его, велела нам обоим на стулья сесть и говорит:
— Слушайте оба. Тебе, Лаюшка, поручаю за этим молодым человеком присматривать. Чтобы не баловал, не озорничал бы, пока я на службе. Понял?
Лай: «Bay!»
Он, конечно, просто так тявкнул, потому что привык отвечать, если к нему с вопросом обращаются. У него что ни спроси, — он всё тебе «вау!» в ответ.
А мне бабушка сказала:
— Видишь, он «да» сказал. Он всё понимает. И ты его слушайся всё равно как меня. А ты, Лаюшка, — опять она к нему, — как приду, всё мне докладывай, что этот молодой человек напроказил. Понял?
Лай, конечно, опять: «Bay!»
А «молодой человек» сидит ни жив ни мёртв: я ведь тогда еще его за волка считал.
— Бабуленька, — лепечу, — я его боюся…Миленькая, не оставляй меня одного с ним!
— А и вовсе нечего его трусить, паря, — нахмурилась бабушка. — Лай хороший, честный зверь. Вот погладь его.