Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки
Шрифт:
Мне что? Я молчу.
Хватило у них терпенья ещё с полчаса дожидаться.
Наконец, один и говорит:
— Ну, — говорит, — если уж столько времени не показалась, — значит, ушла. А уж как ушла — совершенно даже непонятно.
Меня смех разбирает, только виду не подаю.
— А может, — говорю, — никуда не ушла? Может, ещё покараулить желаете?
— Да нет, — говорят, — чего уж там.
— Домой, куда же больше.
— Так, — говорю, — охотнички дорогие. Выходит,
— Выходит, что так, — признались.
— Ну, гребите.
У берега подвёл я лодку прямо к тресте.
— Ну, а теперь, — говорю, — глядите, как эта водоплавающая нас, умных, провела.
Сейчас весло кладу, за борт свешиваюсь — и вот вам, пожалуйста: двумя руками поднимаю оттуда живую гоглюшку!
У охотников моих глаза на лоб.
Я гоглюшку всю оглядел, вижу, — крыло у неё маленько только попорчено.
— Ничего, — говорю, — срастётся, только крепче будет. Поживёт ещё, полетает. Нашего брата, охотника, не раз ещё в задор введёт.
И пустил гоглюшку в тресту.
Она — нырк! — и пропала.
Товарищи мои:
— Ахти! Ахти! Как можно такую добычу из рук выпускать?
И за ружья.
Забыли, что ружья-то у них пустые.
Так и ушла гоглюшка в тресту.
Навещал я её после — с неделю прожила тут, пока не зажило крыло.
Тогда улетела.
Сами скажите: ну как такую умницу не пожалеть было, не отпустить на вольную волюшку?
Ведь пока мы её по всему плёсу искали, она сама к нам поднырнула, под бортом притулилась да вместе с нами и плавала. Куда мы, туда и она.
Не наклонись я за борт — воды испить, — так бы нам и не догадаться, где она посреди озера от нас схоронилась.
А и сказал бы кто, — не поверили б, пожалуй.
ХРАБРЫЙ ВАНЯ
Да что я всё про птиц да про птиц!
В прятки ведь и зверь рыскучий и гад ползучий умеет играть. Спросите-ка вот нашего Ваню — того самого, что зайца, косого-то Саньку, тогда напугался, — он знает.
С того случая, с зайца-то, его девчонки Храбрым Ваней прозвали. Задразнили парнишку. А он возьми да и пойди храбрость свою доказывать.
Есть у нас в лесу место, куда ребята не ходят, — опасаются. Сырое место: тут ручей бежит и весной разливается, затопляет лес. Кочки, осока, жёлтые все цветы, — просто сказать — болото. Прозывается — Гаденячье. И не зря: как ни пойдёшь, всегда тут две-три гадюки увидишь. Любят они это место.
Ваня и расхвастался:
— Один пойду на Гаденячье, один всех гадов побью!
И верно: пошёл. Тросточку себе вырезал, расщепил с одного конца — и пошёл.
Уж не знаю, долго ли он там бродил, нет ли, — только сам я его там и застал.
— Глянь, — говорит, — дедушка: я двух гадов убил. Храбрый я?
Правильно: две гадюки у него битые, — перед собой на палочках несёт. Одна серая с чёрной зигзагой на спине, другая как есть вся чёрная, только брюхо серебром отливает. Эта у нас самая опасная считается: сильный у неё в зубах яд.
— Как же, — говорю, — ты не храбрый, Ваня. Эких страшных забил.
— Я, — говорит, — их прутом, прутом. А они всё шевелятся. Умаялся очень.
— Дак что ж, Ваня, давай сядем, — отдохнёшь. Домой вместе пойдём.
Уселись на кочки один против другого. Добычу свою он на куст повесил.
— А что, — спрашивает, — дедушка, коли б гад меня за ногу хватил, умер бы я?
— Чтоб умирали у нас, — говорю, — от гадючьего яда — что-то не слыхать. А поболеть бы ты шибко поболел, — это уж верно. И вот зря ты, Ваня, сюда босиком пожаловал, — сапоги бы надо обуть. Через сапог гадючьим зубам не достать до тела.
— Я, — говорит, — нарочно так, дедушка: пускай все видят, что я не робкого десятка. Я ещё и штаны закатал. Тут только спустил. Ты не сказывай.
— Мне что? Я не скажу.
— Штаны, вишь, у меня долгие — до самых пальцев. И толстые горазд. Через такие штаны разве гад возьмёт?
— Пожалуй, что и не возьмёт. Да ведь снизу может, — под штанину-то.
Не успел я это договорить, гляжу, — что такое с Ваней моим сделалось: разом вся кровь с лица сбежала, посерел весь, глаза остекленели, — сейчас закатятся…
Я — к нему. Опустился перед ним на коленки.
— Ваня, Ванюшка! Что с тобой? Ваня, приди в себя. А он мёртвыми губами:
— Мне под… под шта… штан… — выговорить не может. Шепчет: — Склизкий… Гад…
Глянул я ему на ноги, — под одной штаниной у него шевелится что-то. Ну, так и есть: гад заполз!
Сказать правду, и я тут растерялся: что делать?
Хватить парнишку палкой по ноге?
Гад его же и куснёт.
За хвост оттудова вытащить?
Хвоста уж и не видно. Уж под коленкой у него топорщится.
— Ваняшка, — кричу, — Вань! Да ты брыкнись что есть силы: может, и вылетит,
Ваня мой ни жив ни мёртв.
— Да ну, Вань! Ну!..
Ваня мой на спину повалился — да как взбрыкнёт!..
Я наклонившись стоял, — отскочить не успел.
И прямо в лицо мне плюхнуло — холодное, мокрое, мягкое!
И отскочило.
Я за щеку схватился.
Глядь, на земле между нами — кто бы вы думали?.. — здоровенная лягушка на спине барахтается.
Ах, чтоб тебе неладно было!