Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки

Бианки Виталий Валентинович

Ну, ничего, всплыл всё-таки.

Лапами заработал, чёрного от себя оттолкнул, — чёрный тоже всплыл. Мишка кое-как лягушкой, лягушкой до того берега.

Выскочил на берег и без оглядки, полным ходом махнул в лес!

Береговушки за ним тучей мчатся. Кричат: «Грабитель! Разоритель! Прогнали, прогнали!»

Мишке и оглянуться некогда: вдруг там за ним ещё тот, чёрный гонится?

А чёрный в омуте плавает: это пень. Высокий, почерневший от старости ольховый пень.

Никто

Мишку по лбу не стукал: сам Мишка на пень налетел, лбом об него треснулся, как с кручи-то летел.

Башка-то у Мишки большая, крепкая, а сам ещё маленький.

Многому ещё учиться надо без мамы.

УМНАЯ ГОЛОВА

— Чудачка! — шипел Дикий Селезень на Дикую Уточку. — Что ты всё здесь в болоте прячешься? И не заметишь, как охотник к тебе подкрадётся.

— Та-ак, та-ак! — согласилась Дикая Утка. — Опасно… А куда деваться?

— Смотри, — сказал Дикий Селезень, — вон там, у берега озера, плавают четыре утки. Летим к ним, — и там с ними будем в полной безопасности. Уж это как дважды два — четыре.

— Ка-ак? Ка-ак? — спросила Дикая Уточка. Она не знала арифметики.

— Да так, — сказал Дикий Селезень, — очень просто. Четыре утки да мы двое — всего нас будет шесть уток. У каждой утки по два зорких глаза. У шести уток — шесть на два — двенадцать зорких глаз. А у нас с тобой только — дважды два — четыре. Двенадцать разделить на четыре — будет три. В три раза безопаснее нам с теми четырьмя утками на озере, чем одним на болоте. Это уж точно, арифметически.

— Та-ак, та-ак! — согласилась Дикая Уточка. — Только что-то не нравятся мне эти утки. Почему они не кувыркаются в воду вниз головой, почему хвостиков не кажут над водой?

— Чепуха какая! — рассердился Дикий Селезень. — Не обязаны они всё время кувыркаться! А разве ты не видишь, что каждая из них, как и полагается в нашей породе, с носка плоска? Разве у каждой голова, хвост, крылья не точь-в-точь такие, как у нас с гобой, и не такого же цвета? Все признаки налицо, а ты…

— Та-ак, та-ак! — согласилась Дикая Уточка. — Вижу-то вижу, а только что-то боязно мне, только что-то кажется мне, будто это утки… какие-то не такие.

— Ну, знаешь! — возмутился Дикий Селезень. — Не желаешь — как желаешь, — и сиди одна в своём болоте, пока охотник не пришёл. А я полетел.

— Зря, зря, зря! — закричала ему вслед Дикая Уточка.

Но Дикий Селезень уже перелетел на озеро и с плеском подсел к четырём деревянным уткам — чучелам, мертво покачивающимся на волнах. Притаившийся в кустах охотник выстрелил, — и голова Дикого Селезня упала в воду.

— Та-ак, та-ак, та-ак! — грустно закрякала Дикая Уточка: она отлично всё видела из своего болота — и ещё глубже запряталась в кочки.

— Зря ты, Дикий Селезень, погиб, — зря, зря! Умная была голова, а глупышу дана.

МАСТЕРА БЕЗ ТОПОРА

Загадали мне загадку: «Без рук, без топорёнка построена избёнка». Что такое?

Оказывается, — птичье гнездо.

Поглядел я, — верно! Вот сорочье гнездо: как из брёвен, всё из сучьев сложено; пол глиной вымазан, соломкой устлан; посередине вход; крыша из веток. Чем не избёнка? А топора Сорока никогда и в лапках не держала.

Крепко тут пожалел я птицу: трудно, ох, как трудно, поди, им, горемычным, свои жилища без рук, без топорёнка строить! Стал я думать: как тут быть, как их горю пособить?

Рук им не приделаешь.

А вот топор… Топорёнок для них достать можно.

Достал я топорёнок, побежал в сад.

Глядь, — Козодой-Полуночник на земле между кочек сидит. Я к нему.

— Козодой, Козодой, трудно тебе гнёзда вить без рук, без топорёнка?

— А я и не вью гнезда! — говорит Козодой. — Глянь, где яйца высиживаю.

Вспорхнул Козодой, — а под ним ямка между кочек. А в ямке два красивых мраморных яичка лежат.

«Ну, — думаю про себя, — этому ни рук, ни топорёнка не надо. Сумел и без них устроиться».

Побежал дальше.

Выбежал на речку. Глядь, — там по веткам, по кусточкам Ремез-Синичка скачет, — тоненьким своим носиком с ивы пух собирает.

— На что тебе пух, Ремез? — спрашиваю.

— Гнездо из него делаю, — говорит. — Гнездо у меня пуховое, мягкое, — что твоя варежка.

«Ну, — думаю про себя, — этому топорёнок тоже ни к чему — пух собирать..»

Побежал дальше.

Прибежал к дому. Глядь, — под коньком Ласточка-Касаточка хлопочет — гнёздышко лепит. Носиком глинку приминает, носиком её на речке колупает, носиком носит. «Ну, — думаю, — и тут мой топорёнок ни при чём. И показывать его не стоит».

Побежал дальше.

Прибежал в рощу. Глядь, — там на ёлке Певчего Дрозда гнездо. Загляденье, что за гнёздышко! Снаружи всё зелёным мхом украшено, внутри — как чашечка, гладкое.

— Ты как такое себе гнёздышко смастерил? — спрашиваю. — Чем его внутри так хорошо отделал?

— Лапками да носом мастерил, — отвечает Певчий Дрозд. — Внутри всё цементом обмазал — из древесной трухи со слюнкой со своей.

«Ну, — думаю, — опять я не туда попал. Надо таких искать птиц, что плотничают».

И слышу: «Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!» — из лесу.

Я туда. А там Дятел.

Сидит на берёзе и плотничает, дупло себе делает — детей выводит.