Собрание сочинений. Том 10
Шрифт:
Лорд Абердин ответил мне, что дело обстоит не совсем так, как я его представляю; общественное мнение высказывается против России, потому что в Англии оно вообще горячо поддерживает вигов, но аи reste [впрочем. Ред.], британский кабинет отнюдь не желает нам неуспеха; напротив, он желает нам быстрого и решительного успеха, ибо знает, что это единственное средство закончить войну, на которую нельзя смотреть иначе, как на великое несчастье, поскольку невозможно предвидеть ее последствия! В заключение английский министр пустился в длинные рассуждения, чтобы доказать, что мы приписываем ему намерения, которых он не мог иметь, и кончил заявлением, что лондонский кабинет желает, чтобы война закончилась с честью и выгодой для России» [158] .
158
Маркс цитирует
Странно, что никто из противников лорда Абердина не счел уместным прибегнуть к этой депеше, которая так убедительно говорит против его поведения в период до заключения Адрианопольского договора, что невозможно было бы придать хоть какое-либо значение содержанию секретной депеши его светлости, написанной после заключения этого договора. Оглашение цитированной выше депеши одним ударом уничтожило бы единственный аргумент, который лорд Абердин сумел привести в свою защиту в своей — вчерашней речи. Его действительной защитой могло быть лишь открытое встречное обвинение лорда Пальмерстона, так как вся эта «драка» разыгралась исключительно между этими двумя соперничающими между собой старыми слугами России.
Лорд Абердин начал с заявления, что ему нечего ни брать обратно, ни опровергать, но что он намерен лишь кое-что «объяснить». Против него выдвинуто ложное обвинение, будто он приписывает себе честь составления Адрианопольского договора. Он вовсе не составлял его, а протестовал против него, как палата лордов может убедиться из депеши, оглашение которой он теперь предлагает. Тревога, которую этот договор вызвал у него и его коллег, была так велика, что одно существование этого договора вызвало перемену всей политики правительства в одном чрезвычайно важном пункте. В чем состояла эта перемена политики? До подписания Адрианопольского договора ни он, лорд Абердин, ни герцог Веллингтон, придерживаясь в данном случае политики Каннинга, отнюдь не предусматривали создания независимого королевства Греции, а лишь хотели создать вассальное государство под сюзеренитетом Порты, что-нибудь наподобие Валахии и Молдавии. После подписания Адрианопольского договора положение Турецкой империи показалось им настолько под угрозой и ее существование до того непрочным, что они предложили превратить Грецию из вассального государства в независимое королевство. Другими словами, было решено, — поскольку Адрианопольский договор так много содействовал ослаблению Турции, — противодействовать его опасным последствиям отторжением от Турции целых провинций. Вот в чем заключалась «перемена».
Хотя их опасения возможных последствий этого договора оказались преувеличенными, все же лорд Абердин очень далек от того, чтобы не считать его в высшей степени вредным и пагубным. Он сказал тогда, что «Россия не приобрела этим договором значительной территории», да и сейчас он убежден, что Российская империя в течение последних пятидесяти лет не увеличила значительно своей территории в Европе, как это утверждает лорд Линдхёрст. (Бессарабия, Финляндия и Царство Польское не являются значительными приобретениями по мнению благородного лорда.) Но, как он уже сказал в своей депеше от декабря 1829 г., если территориальные приобретения России не велики, то все же они имеют большое значение: одно из них дало в руки России «исключительное господство над судоходством по Дунаю, а другое — порты в Азии, которые, правда, не велики, но политически очень важны». (Обширная территория, приобретенная русскими на Кавказе, опять улетучилась из памяти лорда Абердина.) С этой точки зрения, уверял он, Адрианопольский договор был началом изменения политики России, которая со времени этого договора стремилась скорее к расширению своего политического влияния, чем к новым территориальным приобретениям. Перемена политики не означала перемену намерений. «Сатана стал только умное, чем в прежние дни». Тот факт, что Россия согласовала с Карлом Х план приобретения Турции не путем вызывающих тревогу завоеваний, а посредством ряда договоров, — этот факт обходится молчанием. Лорд Абердин также не счел уместным упомянуть, что Россия даже до Адрианопольского договора и договора в Ункяр-Искелеси, который он цитирует в доказательство изменения русской политики, уже в 1827 г. обязалась по отношению к Франции и Англии не пытаться использовать войну с Турцией для новых территориальных приобретений и что без позволения Англии Россия не могла бы двинуть в 1833 г. армию против Константинополя.
Лорд Абердин констатировал далее, что его фраза: «если бы мы могли достичь мира хоть на двадцать пять лет, как после Адрианопольского договора, то это было бы неплохо», была неверно истолкована в том смысле, будто он готов вернуться к договору, подобному Адрианополъскому. Он хотел только сказать, что
«если бы, благодаря какому-либо договору, к заключению которого привела бы война, можно было обеспечить мир на двадцать пять лет, то, принимая во внимание изменчивость человеческих дел, это было бы не худо. Он вовсе не рекомендовал возвращения к status quo, но и не возражал против него. До объявления войны они ни на что большее не надеялись и ничего большего не желали, чем status quo; большего они не хотели добиться, и турецкое правительство соглашалось на это и это было гораздо больше, чем они имели право ожидать. Но коль скоро уж война объявлена, вся постановка вопроса совершенно меняется, и все уже зависит от войны… Никто не может
Как их надлежит обеспечить, этого он, лорд Абердин, сказать не может, так как это опять-таки зависит от хода войны. Его поняли так, будто он не верит в угрозу русского нападения, или сомневается в его реальности; в действительности он чрезвычайно опасается русского нападения на Турцию, хотя и не испытывает больших опасений в отношении русского нападения на Европу и «с каждым днем этих опасений становится все меньше». Он считает Францию сильнее России и Австрии, вместе взятых. Благородный лорд затем пожаловался на «исключительную нелепость и злонамеренность личных нападок, которым он подвергся». И в самом деле, в стране нет большего миротворца, чем он, но как раз самая его любовь к миру делает его особенно пригодным для ведения войны с максимальной энергией.
«Его коллеги не откажутся подтвердить, что лично он настойчивее, может быть, чем кто-либо другой, требовал быстрого продвижения вперед и концентрации сил союзников на Балканах, чтобы поддержать доблестную армию Омер-паши и протянуть руку Австрии, предоставив ей возможность принять более деятельное участие в военных операциях».
Такова линия поведения, на которой Абердин неизменно настаивал. На запрос лорда Бомонта он заявил, что «хотя он и был раньше близким другом князя Меттерниха, с тех пор как он находится у власти — за последние восемнадцать месяцев, — он не имел с ним сношений ни прямо, ни косвенно; лишь несколько дней тому назад одна его приятельница сообщила ему, что собирается написать Меттерниху, испросила, не имеет ли он чего-либо передать князю; Абердин ответил: «прошу передать ему мой сердечный привет»».
Речь Абердина была принята палатой в общем благоприятно, но любопытно, что на едкий ответ, данный ему маркизом Кланрикардом, — разочарованным претендентом на пост министра и бывшим послом лорда Пальмерстона в С.-Петербурге, — никто из членов кабинета ничего не возразил и никто из них не выступил, чтобы удостоверить, что Абердин первый потребовал энергичного ведения войны.
Маркиз Кланрикард особенно подробно остановился на участии Абердина в составлении Адрианопольского договора, на общей оценке его политического прошлого и на промахах, допущенных им в его нынешнее правление. Он сказал, что лорд Абердин предает теперь огласке в своих личных интересах, по мотивам чисто персонального характера, депешу, которую несколько месяцев тому назад он отказался сообщить другим членам обеих палат. Однако эта депеша совсем иного содержания, чем то, что благородный лорд писал в С.Петербург в декабре 1829 г., после того как в сентябре был подписан Адрианопольский договор. Суть вопроса в том, какие инструкции он дал в то время английскому послу, и в том, какие шаги он предпринял, чтобы помешать подписанию этого договора. Генерал, командовавший русскими войсками в Адрианополе, имел не более 15000 солдат, да и из этого количества нужно сбросить 5000–6000, которые вследствие болезни или ранений были буквально hors de combat [выбывшими из строя. Ред.]. С другой стороны, турецкий генерал с 25000 албанцев находился поблизости. Русский генерал дал Турции очень короткий срок для решения — подписать или не подписать предложенные условия, так как знал, что его истинное положение может стать известным, если он предоставит туркам долгий срок. Поэтому он и дал им не более пяти-восьми дней. В Константинополе турецкий министр пригласил на совет австрийского и английского послов и прусского посланника и спросил их мнение. Английский посол, следуя инструкции лорда Абердина, посоветовал подписать как можно скорее этот договор, который благородный лорд теперь изобразил им таким гибельным.
Благородному маркизу не хотелось упоминать о том обстоятельстве, что именно резкие нападки, с которыми его друг лорд Пальмерстон, бывший тогда в оппозиции, выступил против лорда Абердина, обвиняя его в чрезмерном русофобстве, заставили Абердина распорядиться о подписании договора.
Маркиз затем упрекнул премьера в том, что он всегда был самым ревностным, самым постоянным и самым могущественным сторонником самодержавия в Европе, в доказательство чего он сослался на историю Португалии, Бельгии и Испании и намекнул на противодействие, оказанное Абердином знаменитому четверному союзу 1834 года [159] . Действительно, нужно обладать хладнокровием и бесстыдством старого лорда-вига, чтобы в этот момент превозносить «славу» Бельгии, «конституционализм» Португалии и Испании и всеобщее благоденствие, которым Европа обязана четверному союзу, о котором Пальмерстон в своей защитительной речи сказал, вопреки истине, будто его выдумал Талейран, а не он, Пальмерстон.
159
Четверной союз — см. примечание 88.
Об операциях теперешней войны Кланрикард сказал, что план кампании разработан высшими военными властями России в декабре прошлого года, что британское правительство было поставлено в известность об этом плане, предусматривавшем не просто оккупацию Дунайских княжеств, а форсирование Дуная, взятие Силистрии, обход Шумлы и поход на Балканы. Благородный лорд, располагая такой информацией, явился в палату с речами о мире и не счел нужным сообщить о тех распоряжениях, которые в то время и до конца февраля или до начала марта кабинет давал военному министерству.