Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Одни из них коммунисты, другие члены антияпонских лиг, рабочих клубов и маленьких деревенских обществ. Их нельзя уничтожить, бороться с ними невозможно. Плоть от плоти народной, они голодны, как весь Китай, и, как весь Китай, оскорблены. Если они замолкают, то для того только, чтобы взяться за нож или дубину. Они агитаторы во всем — в речах, поступках и даже в смерти, потому что и умирают они, как любой из миллионов, за свое кровное личное дело.
Они терпеливы и упорны, дерутся смелее других и ярче других умирают — вот их профессия.
И уже совсем отвлекаясь от речи Тана, Чэн думал, что, когда они победят, народ поставит памятник простому человеку с худым голодным лицом, оборванному, израненному, едва стоящему на ногах. И на камне памятника, на всех четырех сторонах его, скульптор высечет барельефы — великие битвы, в которых сражался и побеждал этот великий и славный полководец Агитатор Партии.
— Из печальных новостей страшней всех та, что арестован Тельман, — сказал Тан.
Меллер схватился за голову.
— Но нам сообщают и добрые вести: в Польше встают крестьяне, готовится подняться Испания. Но самая близкая твоему сердцу новость, Меллер, это, что Чан Кай-ши начинает готовить шестой поход против наших советских районов и, следовательно, твои проклятые немцы нас интересуют больше, чем когда-либо. Не позже чем через неделю ты обязан иметь хороших друзей где-нибудь возле штаба. Быть может, ты напрасно отправил сегодня своих земляков в Красную армию… Нет, нет, я ничего не говорю, я высказываю одно лишь предположение…
Объезжая границу близ озера Ханка, капитан Якуяма заметил белогвардейский поселок — три старые фанзы на излучине маленькой речки.
На крепком бурьяне сушилось дрянное белье. Из грязи выглядывали вмерзшие еще осенью куски бутылок и консервные банки.
Якуяма вошел в фанзу поселкового старосты Губина, о котором слышал как о человеке смекалистом и идейном.
Фанза была темна и грязна.
— Русские могут жить иначе, — сказал Якуяма подошедшему Губину. Но тот развел руками:
— Душа не тем занята.
— А чем занята ваша душа? — спросил Якуяма.
— Все как бы считаем себя на временном жительстве, все глядим за реку — не время ль переезжать в родные дома.
— И когда же рассчитываете переехать? — с вежливой ненавистью спросил японец.
Губин опять развел руками:
— Боремся изо всех сил, отвлекаем на свою сторону кое-кого…
— Как отвлекаете, расскажите.
Губин отошел к окну, пригласив с собой Якуяму.
— Вот наши листовки, прокламации, завязываем сношения с колхозниками, вербуем себе помощников…
— Уже много навербовали? — спросил Якуяма, не прикасаясь к листовкам.
— Намечается кое-что, — ответил Губин, весело поглядывая на капитана.
— Уже много намечается? — спросил японец.
— Да как вам сказать, начальник…
— Я не знаю, как сказать. Это вы должны знать, как сказать. Я только спрашиваю — много ли намечается?
Губин умно взглянул на него и ответил, не ему смутясь:
— Вы, начальник, обо всем спросите вот господина Ватанабэ. Я, собственно, техническая рука.
— Я спрошу и его. Но сейчас — вы. Точно, прошу вас.
— Перешли двое, — ответил Губин. — Воронков да Козуля, колхозники.
— А сколько красноармейцев, командиров? Сколько колхозов сожжено? Сколько мостов испорчено? Что? Покажите листовки. Кто это сочинял? Вы, Ватанабэ? Я сообщу, что вы ненужный дурак.
Он прочел листовку и рассмеялся.
— Это нарочно? — спросил он Губина.
— Текст простой, ясный, — глядя в окно, ответил Губин.
Читайте вслух.
Оглянувшись на Ватанабэ, Губин стал читать прочувствованно, с выражением:
Господа красноармейцы. Вы до каких пор хотите потерпеть Вашей ядовитой жизни в СССР, а именно в темной точке? Пора покидать ее.
Не подумаете ли Вашу работу каторгой, да это настоящая каторга. Несмотря на вашу работу, но мало хлеба дает. Жизнь не только в СССР, но она везде. Особенно в нашей территории.
Вступить в нашу территорию легко без паспорта. Убегите и придите!
Наша страна — страна Маньчжоу-Го — хлебосольная и гостеприимная. У нас столько много кушаний, сколько Вы хотите, которые вступают.
Теперь эта доля ждет вас уже долго.
Белый хлеб! Масло! Молоко!
Как живет русская национальность в Маньчжурии? Она под крепким поддержанием Власти.
Вы, господа! Покидайте свою теперешнюю жизнь и к нам придите.
Ей-богу! Мы с большой радостью встретимся Вас красноармейцем.
Наша страна урожайная и спокойная и здесь Воля и Справедливость!
Это все принадлежит не чужим, но Нам…
Господа! Красноармейцы убегите и вступите…
Русское Национальное общество в Санчаго».
— Человек, прочитав такую бумагу, придет к нам? — спросил капитан.
Губин задумчиво и вместе с тем испытующе поглядел на мягонькую, шелковистую листовку.
— Что ж, — сказал он, — вполне возможное дело, что и придет. Раз ему там жить плохо, — возможно, что и придет.
— Вы сколько получаете у нас, Губин? — и, получив ответ, покачал головой. — О, много. А сколько раз ходили на советскую сторону? Ни разу? О-та-та… Позовите ваших людей.
Минут через десять в избу ввалилось шесть человек посельчан, бежавших из Советского Союза и причисленных японцами к так называемому «Бюро пограничных справок», организации шпионо-диверсантской.
— Вы получаете жалованье и имеете долг работать, — сказал им капитан на ломаном русском языке. — Граница — это война. Вы на военном учете. Но вы не работали хорошо, как было бы нам полезно. Перевожу вас на жалованье по операциям. Кому не нравится, скажите — и уезжайте с Исусом Христом, богом вашим, в двадцать четыре часа с границы. Надо действо. Я намечу проверить вас несколькими диверсиями, то есть вы кое-что научитесь подорвать и подосжигать.