Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
— Смотри, весь высох я от волнения, — говорил он Михаилу Семеновичу. — Войди в мое положение, стар я, засыплюсь того и гляди.
— А еще на войну просишься. Не можешь работать, Гаврила, садись на пенсию. Вырасти помощников, тогда и отдыхать будешь.
— А я что — не растил? Вот тебе Марченко — раз…
— Ну, ну, еще, — Михаил Семенович записывал.
— Племянница Ольга — два, Лубенцов — инженер — три. Прохвост был, лентяй, а нынче — смотри-ка, знатный человек по всем правилам.
Михаил Семенович разочарованно отбрасывал карандаш.
— Вырастил троих-четверых и радуешься. Скажите, пожалуйста, какой герой! Да ты понимаешь, сколько людей нам с тобой понадобится через два-три года? Ни черта ты, брат, не понимаешь. Смотри-ка сюда!
И показывал ему свою тайную карту края, расчерченную красным карандашом. На ней вместо городов и строек значились одни цифры, крупные и мелкие, идущие лестничкой.
— Это что такое? Уровни, что ли?
— Уровни! Скажет же. Люди это, а не уровни. Вот гляди сюда: что написано? Двести? Так это что такое? Сюда мне нужно будет через два года двести инженеров вместо одного твоего Лубенцова. Понял? И сюда же человек десять парикмахеров, а не одного. Так что… Заведи-ка ты себе такую карту и перед сном читай наш пятилетний план; читай и пересчитывай на людей, на бани, на столовки, на соль и табак. Брось, пожалуйста, жить сегодняшним днем! Вперед смотри, впереди себе прогребай путь.
— Я, Михаил Семеныч, не Крайплан. Чего надо — скажут. Мне б свое дело соблюсти в форме — и то дай ты господи!
— Да нет, это глупости… — возмущался Михаил Семенович. — Какую ты можешь соблюсти форму, когда дело — это, брат, живой организм, оно само собой растет. Ты ж на своих ребят, небось, на вырост шьешь? То-то. И в деле так — шей на вырост. Дали тебе план на миллион — выжми три, а то и четыре; дали тебе одного работника — сделай десятерых, вот тогда, может, и соблюдешь форму.
Янков разводил руками:
— Стар стал, слаб стал, дай отдышаться…
Михаил Семенович грозил пальцем:
— Не положено этого нам с тобой.
И Янков отправился на место Зарецкого; Демидова, мужа Варвары, послали в тайгу, к нанайцам; Лубенцова вызвали и, продержав три дня в городе, назначили на разведку большой грунтовой дороги к стройке 214, но он отказался.
— Почему? — спросил Михаил Семенович.
Лубенцов покраснел:
— Грехи есть, не заслужил.
Марченко посадили на место Янкова.
— Не могу я, Михаил Семенович, сильно так выдвигаться — сил нехватит, — сказал он при встрече.
— Не будешь выдвигаться — в землю вобью.
Вместе с Марченко Михаил Семенович поехал в дивизию Винокурова; как раз уходили ребята в запас, выбрал сорок человек, завербовал их договорами на три года и отправил вместе с Марченко.
Прочел в газете, что какая-то Аделаида Рорбах дает уроки английского и немецкого языков, вызвал ее и послал к Марченко.
Ей сказал:
— Они там затеяли громадное дело — языками обмениваются. Организуйте. Попробуйте. Попробуйте стать незаменимой.
— На строительстве?
— Вот именно. Покойный супруг ваш был у меня переводчиком в штабе, воевал превосходно.
Тут вспомнил о Фраткине. Вызвал.
— Поезжай на стройку двести четырнадцать, организуй ФОН. Мандат выдам тебе сверхъестественный. Бери всех, начинай с начальника строительства и обучай наукам. Чтоб у меня Марченко через год по-английски разговаривал, понял? Танцам учи… Что? Как это не надо? Учи танцам, я тебе говорю. Тайга любит веселых людей. Водку пьешь? Учи тосты произносить. Вон грузины как пьют — красота! Выпьют, песню споют, тосты сочинят — весело! Наши так не умеют. Все равно водку пить не отучишь, так научи хоть весело пить. Весело, культурно. Остроты говорить научи… Как так не знаешь? Ты все тезисы только пишешь, Фраткин. Завтра вылетай без оглядки на новое место.
Вызвал Лузу.
— Все войны ждешь?
— Жду, Михаил Семенович.
— Как дела на границе?
— Дела пошли. Колхозы у нас начались, Михаил Семенович. Сосед мой, новый колхоз, первое место занял. Председатель Богданов…
— Вот тебе дело — организуй пограничных охотников. Колхоз оставь. Ферму собачью поставь — собак дозарезу надо, собак нету, оказывается. Вот край — сразу видно, не обживали его. Собак сторожевых, сыскных, упряжных — понял? Хоть сто тысяч голов. Границу сторожить. Твое дело. Приеду сам посмотреть.
…Авиабригада пришла и осела в тайге накануне нового, года. Лес был рослый, плотный, ветер проходил над ним, почти не качая стволов. Летчики и механики, взялись за топоры — рубить избы. Дорог к этому городу еще не было. Самолеты-цистерны привозили горючее, почтовые — доставляли письма и книги; пищу варили из свежего мяса, ежедневно спускаемого на парашютах.
Волки часто гонялись за мясным парашютом, отнесенным в сторону ветром, и дежурный летчик, брея землю крылом, нырял в узкие лесные поляны, спеша за волками, пока не загонял их до судорог.
К весне бригада ожидала жен. Жены шли эшелоном и сейчас переваливали Урал.
Рубили здание клуба, детских яслей и многих других учреждений, принятых в культурном быту.
Жен шло три эшелона — авиажены, мотомехжены и лесорубжены. Авиажены направлялись в тайгу, мотомехжены — к озеру Ханка, третьи шли на далекий север, к Шантарскому морю.
По ночам летчики города № 9 слушали радио. Они ловили Харбин, Шанхай, Манилу. В их аппараты часто стучалась тайга.
— У нас мало-помалу и соседи заводятся, — говорил тогда, подмигивая, радист Жорка.
Он дружил с миром и знал всех людей на две тысячи километров вокруг, знал, кто над ним пролетает, и через два дня на третий получал привет от летчика Френкеля, с которым мечтал увидеться.
Жорка и узнал первый, где обретается Женя Тарасенкова.
— Это ты украл Тарасенкову? — спросил он Френкеля.
— Я.
— Куда дел?
— В Хабаровске, учится.
— Врешь.
— Слово даю. Парашютистка будет.
— Скажи, пусть ко мне спрыгнет, для разговора.