Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Октябрь
Шли сорок самолетов над тайгой к океану.
Первый полк гиринских охранных войск на рассвете входил в глиняную крепость ханшинного завода.
Капитан Якуяма, временный военный советник, глядел с гребня заводской стены на суетню у ворот. В угловые башни поднимали пулеметы. На дворе расседлывали лошадей.
Якуяма всем дыханием нажал на свисток, который он не вынимал изо рта, как трубку. Унтер-офицер замер невдалеке.
— Эту рвань надо привести в порядок, —
В эту минуту во двор въехал на бородатой монгольской лошадке командир полка, маньчжур с умным и злым лицом. Он с увлечением хлестал плетью, водворяя порядок.
Капитан Якуяма поглядел вокруг. Свет то тут, то там проносился солнечным туманом, но утра еще не было. Оно выделялось отдельными пятнами на волне бледно-синих остатков ночи. Судя по приметам, день предстоял жаркий. Якуяма дохнул в свисток.
— Просить командира ко мне.
На заводском дворе все мало-помалу приходило в порядок. У северной стены вытягивались пулеметы, двуколки занимали западную. Ханшинный завод у большой дороги напоминал старую крепость.
Затрещали костры. Повара, сидя на корточках, раздували огонь под жаровней с потрескивающим на ней соевым маслом.
Японец-вахтер бросил к их ногам окровавленный чувал.
— Эй, ты! Сколько? — спросил капитан сверху.
Вахтер ответил:
— Двести одно, господин советник.
Вестовые разложили на гребне стены цыновки, поставили маленький лакированный столик, принесли чай.
Командир полка Хэй Ху медленно поднимался по крутой лесенке на стену.
Якуяма сказал ему, морща глаза:
— В вас по крайней мере три пуда неисполненных желаний, три пуда жира.
— Это от моего характера, — ответил командир, — доброта мягчит.
— Наши потери? — спросил его Якуяма.
Молодой гибкий адъютант отрапортовал на дурном японском языке:
— Ранеными сто двадцать восемь, убитыми тридцать, отставших одиннадцать.
— В плен взято сто шестьдесят один, — вставил командир полка. — Заметьте, что дело было ночью.
— Солдат не должен знать, что такое день, — поучительно заметил Якуяма. — Это можете знать вы, да и то в частной жизни. Война — это ночь. Постоянная ночь, без луны.
— Для старых, опытных армий, для старых солдат… Мы же молоды, очень молоды, господин советник.
Якуяма взглянул вниз, во двор. Запах соевого масла щекотал нос. Пузырясь и играя, масло весело кипело на жестяных сковородках. Вахтер вынимал из чувала человеческие уши и аккуратно укладывал их в кипящее масло. Уложив, он легонько поворачивал их с боку на бок острой палочкой. Когда на мочке уха взблескивала серьга с цветным камушком, повар осторожно вынимал ухо и извлекал серьгу.
Вахтер стоял возле с длинным шпагатом и иглой в руках. Как только ухо поджаривалось, он протыкал его иглой и пропускал на шпагат. Связки с поджаренными ушами (чтоб не портились) отправляли в штаб для получения премий.
— Мы не можем считать эту операцию благополучной, —
Прошлой ночью полк окружил партизан в ущелье между двумя деревнями. Кольцо полка смыкалось, вдруг третья рота подалась в сторону. До сих пор никто не знал, как это в действительности произошло, но противник выскользнул из охвата и отошел к железной дороге. Полк прошел сквозь деревни и, опередив противника, вышел на грунтовую дорогу, с дянем, постоялым двором, в двух километрах от железнодорожного полотна. Слышно было, как в ворота дяня ломились люди. Конная разведка, захватив вахтера с чувалом, тотчас понеслась туда.
— Вечная история, — сказал тогда командир полка. — Пока держим бандитов за горло, они налицо, стоит отвернуться — ничего нет. Эта ваша маневренная война — блеф. Надо воевать, не трогаясь с места, пока есть хоть один живой житель.
Командир так надоел Якуяме, что советник ничего не ответил. Впрочем, сам он был новичком в боевых делах, его привели в полк иные соображения.
Вообще-то говоря, командир Хэй Ху был не плохой офицер, то есть не лучше и не хуже тех молодых людей, которые сначала окончили университеты, а потом, вследствие безработицы, — военные школы, и армией интересовались до получения службы по ученой своей специальности. Но он был хорош с японцами, храбр в рамках приличия и в конце концов, если б война приносила ему большой доход, мог вырасти в генерала.
— В такой стране, как ваша, могут воевать только лучшие солдаты мира, — сказал капитан. — Для всех остальных здешняя война — смерть. На вашем месте, — любезно добавил он, — я бы приказал осмотреть дянь еще раз.
Это была обычная вежливая форма приказа, и командир полка с готовностью принял совет, решив осмотреть постоялый двор лично.
Конная разведка окружила дянь и никого не выпускала ни со двора, ни во двор.
— Мы не бандиты, мы крестьяне, — вопила толпа, окружая подъехавших командиров.
— Выберите из толпы всех детей, — сказал Якуяма унтер-офицеру разведки.
Командир полка улыбнулся советнику.
— Я понимаю правильность ваших действий, но для нервов это ужасно. Детей можно было бы освободить от экзекуции, я полагаю.
— Детей? Простите мое мнение, но дети болтливее взрослых и я, на вашем уважаемом месте, начал бы именно с них.
Командир не исполнил его совета, и Якуяма, привстав на седле, крикнул:
— К допросу мужчин!
Командиры спешились и вошли в фанзу харчевни.
Людей втаскивали со двора по одному, переводчик бросал их ударами ноги на колени и спрашивал скороговоркой:
— Сколько человек, кто, откуда, вооруженные, лошадей, пулеметов сколько, имена?
Приведенные на допрос, стоя на четвереньках и испуганно глядя снизу вверх на допрашивающих, не поспевая за вопросами, невпопад лепетали:
— Восемнадцать, не знаю, семь или восемь, не видел, я из другой деревни, четыре, я не видел…