Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Разъехались в тот раз, не ожидая, что когда-нибудь еще встретятся.
Но Воропаев много слышал о Цимбале — и то, как сражался он в партизанах, и то, как, мстя за отца, геройски погибла его Ксеня.
Потом уже, после взятия Тамани, проезжал как-то Воропаев станицу Цимбала и поинтересовался судьбой старика.
— Отъехал от нас Опанас, — махнула рукой сморщенная казачка. — Пепел хаты своей на четыре стороны развеял.
И рассказала, как плакал одинокий старик на пожарище своей знаменитой хаты, когда-то посещаемой академиками, хаты, с которой была связана жизнь тысяч кубанских виноградарей. Потеряв всю свою молодежь, Цимбал навсегда покинул родную станицу, и никто не мог сказать, куда исчез он.
Колхоз имени Калинина был расположен на южном склоне холма, спускающегося к морю. Жилища занимали гребень, ниже их красивой пестрядью спускались виноградники и табачные участки, а по оврагу сбегал молодой терновник пополам с кизилом и шиповником. В светлом воздухе вечера люди видны были издали, и Воропаев сразу узнал Опанаса Ивановича в стройном седом старичке, затянутом в ситцевый бешмет, опоясанный кавказским ремешком. Старик с изяществом прирожденного кавказца работал лопатой.
— Крикни ему, — попросил Воропаев.
— Чего кричать-то, когда доехали, — резонно возразила Варвара, но, видя, что больной поднимается на руках, вложила два пальца в рот и так пронзительно свистнула, что Воропаев невольно зажмурился.
Старик обернулся. Воропаев взмахнул рукой. Тот это приметил и степенным движением приподнял над головой кубанку.
— Узнал, Огарнова, ты видишь, узнал?
— Кто его поймет, — ответила она безучастно. — Стоит, цыгарку вертит, а больше ничего не высказал…
— Да нет, ты же видела, он помахал рукой…
— Ну, может, и помахал, — сказала Огарнова, вздыхая. — Есть о чем говорить. Ты что, всех, кто тебе рукой махнет, крепко любишь? Не знала я, а то б…
— А то что бы сделала?
— Да чего-либо сделала… Теперь-то уж что говорить… Небось, целоваться будете? Ну, погляжу, погляжу.
И точно заворожила. Когда подвода остановилась и маленький стройный Опанас Иванович быстро подошел к Воропаеву, а тот привстал на коленях, — они не расцеловались и даже не обнялись, а только долго глядели друг другу в глаза и молчали, покашливая.
— Слышал, слышал о твоих геройствах, — ласково, по-стариковски жмурясь, сказал, наконец, Опанас Иванович. — Колхозы, говорят, в атаку, как батальоны, водишь? Смотри, брат, попадет… Это не война…
— Да вот видишь, Опанас Иванович, доводился, с катушек долой…
— Ну, это мелочи. Это поправим. Я ведь опять за свои травы взялся, — как бы между прочим сказал Опанас Иванович, бережно помог Воропаеву слезть с подводы и, обняв, повел к себе.
Огарнова внесла следом за ним рюкзак и корзинку.
— Это яички от колхоза, — строго сказала она. — У-де-пе. Усиленное дополнительное питание.
В корзинке лежало восемь штук яиц и мешочек с мукой — килограмма на два.
— Это что за у-де-пе? Знать не хочу. Своих гостей я и сам накормлю, мне на то казенных субсидий не надо. Забирай свои яйца назад, немедленно забирай!
— Да чего раскричались? Товарищ полковник у нас пострадал, — мы, значит, за него и ответ несем.
— Забирай, а то передавлю на глазах, слышишь? — и Цимбал так решительно занес ногу над корзинкой, что Огарнова испуганно подхватила ее на руки.
Воспользовавшись тем, что старик перестал обращать на него внимание, Воропаев залюбовался его колоритнейшей фигурой, которую ничто не изменило с тех пор, как они виделись в последний раз. Седые вихры Опанаса Ивановича так же воинственно торчали из-под черной с красным верхом кубанки, придавая лицу задорное выражение. Морщины на отлично выбритом лице чертили рисунок серьезной, но в любую минуту готовой развернуться улыбки, которую не сдержали бы даже строгие железные очки с заржавленными оглобельками, обернутыми на концах толстым слоем ниток.
— Не ожидал я встретить тебя здесь, Опанас Иванович. Давно здесь?
— С армией. Первым на керченский берег вышел. Первый привет Григорию с Кубани принес. Слово тогда я, если помнишь, дал — поселиться там, где его курган, да не привела судьба… И кургана того не нашел, и место так изменилось, как и человек не меняется. Изгарцовали там — ничего не найдешь. Ну, так я решил сюда, по соседству.
Стоя посреди горницы, они заговорили сразу же о делах.
— Опанас Иванович, что у вас тут делается? Все коренные норовят переселиться куда-нибудь на сторону. В чем дело?
— Мог бы ты, слушай, с охотой начать новую жизнь там, где погибла жена или дети твои? Едва ли, а? Все бы о прошлом напоминало. Легко ли это, подумай. Этакое богатство создали мы за двадцать пять лет, и на-ко — все в золе. Тут наплачешься больше, чем наработаешь.
— Значит, уходят на новое место, чтобы, забыв прошлое, лучше работать, — так, что ли?
— Точно.
— Однако ты слышал, что было у первомайцев? Они же новые люди, а все равно ни черта не делали.
— Поживешь, сам увидишь.
Беседуя, старик быстро накрыл стол, выставил на клеенку две бутылки с настойками своего рецепта, очистил тощую копченую шамаю, еще привезенную с Кубани, поставил на стол чайник. Воропаев опять невольно залюбовался легкими движениями его. Но все же старик был уже не тот, что прежде. Тело еще держалось, но дух его, видно, устал.
Огарнова чинно сидела, сжав руки между колен.
— Вы все равно как следователь, — недовольно произнесла она, — оттого вы и худой и хворый, что такой любопытный.