Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Тогда, шесть лет назад, его обнаружили через сутки на лестничной площадке в главном корпусе. Ему повезло: когда рухнули перекрытия, потолочная железобетонная плита накрыла Ивана в углу, зацепив лишь левую руку. Спасатели решали: заниматься плитой или ампутировать руку? И хирург, и газорезчик стояли рядом, каждый готовый приступить к своему делу. Решили всё-таки дробить плиту и резать стальную арматуру. Всё прошло удачно. Только голова тридцатилетнего Дмитриева стала седой да рука потихоньку теперь сохла… Могло быть и хуже.
– Хочешь, познакомлю с одной дамой? – большое, с ровным матовым оттенком лицо Суслова – само благодушие.
– Нет, – вяло ответил Ковальский.
– Но почему?
– Не знаю… Скучно всё это…
– Э-э, брат, так не пойдёт! Руфина уже около года замужем. За это время ты ни за одну не зацепился. Ненормально. Тем более для такого, как ты… Она во всех отношениях классная дивчина. Но с одной странностью.
Ковальский молчал. Его не интересовали ни странности знакомой Суслова, ни сам этот разговор. Но Суслов решил не отступать.
– Она влюблена в тебя. Уже третий год – такая беда. И ждёт!
– В наше-то время? – усмехнулся Александр.
– Она увидела тебя, когда ты никого не замечал – роман с Руфиной был в разгаре. Переживала в тени.
– Ты – сводня? Или фантазёр? – усмехнулся Александр. – Сам устроился под широким крылом Татьяны. Моя настала очередь?
– Может быть. Отчего хорошему другу не помочь. Имею опыт, – отозвался Владимир, лицо его при этом сделалось серым.
– И что же она? Одинокая?
– Тебя ждёт. И верит… Давно решила для себя: если не выйдет за тебя, то ни за кого!
– Страсти-мордасти… – безразлично проговорил Александр.
– С Леночкой работает в лаборатории. Лена – невольный свидетель того, как она мается.
– Леночкина подружка! – вяло удивился Ковальский. – Кажется, её зовут Настей, такая лёгкая, как козочка? Имя особенное.
– Ну, вот! Я, как всегда, тебя недооцениваю. Верно говоришь: она. Всё-таки ты её подметил!
Они поговорили и, кажется, всё забылось. Впереди был Новый год.
…Александр увидел Настю после этого разговора во Дворце культуры на балу. В бальном платье. И поразился её грациозности. Когда шёл домой, невольно думал о ней.
«Стоп, Ковальский! Ты же не мальчик! На балу, давно известно, все красавицы! Какой она приходит вечером с работы, ты видел?»
…Где-то через неделю позвонил Суслов.
– Послушай, у Татьяны день рождения, заскакивай вечером, а то ведь ни разу не был у нас.
Он назвал адрес.
…Когда Ковальский вошёл в непривычно большой коридор Татьяниной квартиры, сразу издалека заметил в гостиной среди незнакомых нарядных дам Настю. Она была в голубой водолазке и тёмных брюках. Они встретились взглядами и оба… смутились. Александр поспешил повернуться лицом к вешалке.
А в это время из кухни в коридор, потеснив Суслова к стенке, выплыла пышнотелая дама в лёгком розовом платье. Дама несла солидную эмалированную чашку с винегретом. В центре сочной массы, как мачта, стояла большая деревянная ложка. При виде Ковальского губы у дамы вместе с чёрными редкими усиками диковато шевельнулись:
– Здрасьте!
При её приближении Александр вмиг оказался в незримом облаке, состоящем из запахов духов, помады и неистребимо пробивающегося через всё это пота.
Он, как мог приветливо, ответил в тон:
– Здрасьте!
Дама уверенно, как самоходная баржа, повернув налево, почти удачно вошла в явно узковатую для неё дверь. Всего лишь чуть-чуть задела косяк «кормой».
«Держись, казак, нас, кажется, обкладывают по полной программе», – с этой мыслью он и вошёл в гостиную, в которой огромный Суслов, раздвигая табуретки, как ледокол на реке, пробирался в дальний угол комнаты. Там из проигрывателя рвался неудержимый голос Муслима Магомаева.
Александр проводил в тот вечер Настю до общежития.
А куда деваться? Всё выстроили так, что, едва весёлая компания оказалась на улице, подружкам понадобилось ехать в разные места, но только не туда, где она жила.
Они остались одни. Пустынные улицы. Одинокие прохожие и звёзды – свидетели их первой совместной прогулки.
…Через три дня ему стало неловко за своё молчание. Улучив момент, когда был у телефона один, позвонил ей из цеха. Договорились встретиться.
«Попробую вести себя так, чтобы наш, если это «роман», оказался вялотекущим. – Такое он придумал заранее определение. – Отдаю все права ей. Долго ли выдержит? Больно уж срочно все хотят меня женить. Суслов заодно с мамой».
Он вспомнил, как мать, провожая его недавно, в который раз грустно качала головой:
– Саша, тормозишь ты и брата Петра, и сестёр. Им уже пора семьи заводить, а ты, старший, холостой ходишь. Ждём не дождёмся…
Был ли это лукавый ход, чтобы подтолкнуть к женитьбе вообще, или на самом деле он «тормозил»? Родители по-своему хотели, как лучше. А лучше, когда сын женат.
Возвращаясь из кинотеатра, они подошли к её общежитию. – Гулять негде да и мёрзнуть не хочется. Пойдём ко мне, я сегодня одна.
«Как она просто и доверчиво перешагивает преграды», – сидя на диванчике в уютной комнате женского общежития, думал Александр. И понимал: того, что может сейчас случиться у них, ему мало. Ему необходимо значительно больше. Надо то, что давало бы надежду на настоящее. А оно, это настоящее, так зависит от множества очень хрупких вещей…
«Мы сейчас словно держим в руках крохотное деревце или росток, из которого может вырасти огромное дерево: и любовь, и будущие дети… Могут быть дети детей. И будет у них своя жизнь. Особая и неповторимая… А может ничего и не быть. Так просто всё?! Один шаг всё решает. И могут быть другие варианты жизней, отдельные друг от друга. И чужие?!.. Ну, и занудой я теперь стал».