Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Он ушёл, Ковальский так и остался под мелким моросящим дождичком.
«Странно, я, по сути, оказался один на один с серьёзной проблемой, но не чувствую себя беспомощным, хотя ничего ещё не сделал. Пусть снимают за плохой характер, за неуступчивость. Но не за развал цеха. Опыты так опыты!»
…Прибыв на другой день в цех, отыскал крепенькую папку для бумаг и жирно надписал: «В защиту печей пиролиза».
А вечером, когда закончилось совещание, долго анализировал старые рабочие журналы, которые ещё днём попросил принести технолога цеха.
Получалось,
Невеселые кружились мысли. Всё сошлось клином на этом цехе. И конструкция печей самая старая, давно уже новое поколение их работает на заводах, и самый короткий межремонтный пробег. И щёлочь в сырье при высоких температурах вызывает межкристалльную коррозию. Отсутствие резервных ёмкостей в парке вынуждает часто переключаться с одного вида сырья на другой. Деформируя трубы, эти переключения выводят из строя печи. При температурах около 500–800 градусов трубы быстро закоксовываются.
Рабочие опытны и исполнительны, а технология?.. С неё надо начинать! Но ведь в цехе эти причины известны. Но устранить их в нынешнем общем обвале непросто.
В тот вечер он вложил первый листок в свою ставшую позже знаменитой папку. Запись на нём была лаконичной:
«Межремонтный пробег печей в цехе за год увеличить в два раза, для чего:
1) сократить до минимума их внеплановые внезапные переводы с одного вида сырья на другой;
2) исключить попадание с сырьём щёлочи;
3) путём внедрения ряда мероприятий уменьшить отложения кокса в змеевиках;
4) модернизировать систему горения;
5) повысить общую культуру обслуживания технологии и оборудования».
«Только бы у меня было время на всё это. Не поторопились бы убрать. Год нужен!» – выходя с этой мыслью из кабинета, Ковальский усмехнулся. Он начал уже отчётливо понимать, какую глыбу взвалил на себя, приняв цех.
Ему не терпелось действовать.
XXIV
– Чтобы решались твои проблемы, надо сделать их достоянием всех! Ты намерен всё взвалить на себя? Не вытянешь. Пока ты – начинающий начальник, выворачивай всё наизнанку, потом поздно будет… Руководство завода должно знать все сложности. Вот послушай: был случай в жизни моего двоюродного брата. Он мне его однажды красочно рассказал… У них командир полка был большой матерщинник. И на плацу обычно гонял всех матом. Побаивались его, не связывались. Вёл себя надменно. Всем доставалось. «Что стоишь, как корова на сельхозвыставке? Соедини ноги!» Прапорщик отвечает: «Они у меня кривые, товарищ полковник». «Какой покойник? Я – полковник. И заметьте, действующий! И живой!»
Однажды на плацу он давал обычный разгон перед строем. А тут женщина шла мимо. К родне приезжала. Военный городок, всё рядом. Услышав отборную матерщину, она вначале оторопела. Но, на свою голову, «очнулась» и попыталась вмешаться: «Товарищ полковник, разве так можно? Сплошной мат…». «А как можно? – выпучил глаза ухарь-командир. – Ты как на плацу оказалась?». Женщина молчала. «Пошла вон! Корова!».
Потом она говорила капитану Седову, двоюродному моему старшему брату: «Ты… ты понимаешь, он перед всем строем назвал меня коровой! Разве это офицер?».
И вот идёт партийное собрание дивизии. Повестка дня: повышение боевой готовности. Собрание ведёт начальник политотдела дивизии. В зале около пятисот офицеров и прапорщиков. Когда начались прения, выступил и Седов. Рассказал всему залу с трибуны о случившемся и выдал: «Если командир не извинится перед женщиной, напишу о случившемся начальнику политуправления армии, в газету «Красная звезда» и в комиссию партийного контроля, товарищу Пельше. Моё слово твёрдое!».
Комдив – отец родной, не стал заставлять полковника извиняться. Только сказал внятно после собрания: «Полковник, если он напишет, мне не быть командиром дивизии, вам – командиром полка!». Полковник, набычившись, молчал. «А если напишет в газету – позор на всю армию». «И на все прилегающие к армии окрестности», – донёсся из окружения задорный голос.
Полковник извинился в присутствии капитана Седова…
Мораль в том, что надо проблему обнародовать, сделать достоянием окружающих. Тогда её так или иначе надо будет решать не тебе одному. И тебя не попытаются потихоньку придушить.
– Мудрый твой брат. Ты не в него ли?
– Не от мудрости мой брат так поступил, а от безысходности. Тогда, после случая на плацу, он подошёл и потребовал от полковника извиниться перед женщиной. Тот и его послал куда подальше и пригрозил, что ему выше капитана не быть…
– Ну и как? Стал майором твой брат?
– Он – полковник.
– Знаешь, в чём мораль твоего рассказа? – задумчиво произнёс Ковальский.
– Я же сказал.
Ковальский будто не слышал его, ответил не спеша:
– Мораль в том, что можно оставаться самим собой, несмотря на грязь вокруг тебя и унижение. В любых обстоятельствах. Может, это трудно. Порой даже гибельно. Но только так складывается значительная судьба!
Суслов долго молчал, потом раздумчиво произнёс:
– Ковальский, ты мне непонятен: то ты мечтатель, поэт. Весь в стихах либо в философии. То такой твёрдый и рациональный! Ты кто вообще-то? Тебе мораль читать мне не под силу!
– Ты у нас поэтом становишься, – парировал Ковальский.
– Как это?
– Последняя фраза, которую произнёс, вполне сойдёт за стихотворную строку. Ритмично очень.
– Да? – неопределённо произнёс Владимир. – Надо же, я стал говорить стихами. Это к хорошему не приведёт…
…Рассказ Суслова запомнился Александру и вскоре пригодился.
– Послушай, Борис, – обратился утром следующего дня Ковальский к мастеру Мошкову, – Николай Алексеевич Долгов работал в цехе заместителем начальника. Как получилось, что сейчас на этой должности Бузулукский?