Собрание сочинений. Том 2

Вознесенский Андрей Андреевич

№ 8

«16 августа 1804 г. Я должен так же Вашему Император-скому Величеству представить замечания мои о приметном здесь уменьшении народа. Еще более препятствует размножению жителей недостаток женского полу. Здесь теперь более нежели 30-ть человек по одной женщине. Молодые люди приходят в отчаянье, а женщины разными по нужде хитростями вовлекаются в распутство и делаются к деторождению неспособными».

Из письма Н. Резанова — Императору

Чин икс:

«И ты, без женщин забуревший, на импорт клюнул зарубежный?! Раскис!»

№ 9

«Предложение мое сразило воспитанных в фанатизме родителей ея, разность религий, и впереди разлука

с дочерью было для них громовым ударом».

Отнесите родителям выкуп за жену: макси-шубу с опушкой из выхухоля, фасон «бабушка-инженю». Принесите кровать с подзорами, и, как зрящий сквозь землю глаз, принесите трубу подзорную под названием «унитаз» (если глянуть в ее окуляры, ты увидишь сквозь

шар земной трубы нашего полушария, наблюдающие за тобой), принесите бокалы силезские из поющего хрусталя, ведешь влево — поют «Марсельезу», ну а вправо — «Храни короля», принесите три самых желания, что я прятал от жен и друзей, что угрюмо отдал на заклание авантюрной планиде моей!.. Принесите карты открытий, в дымке золота как пыльца, и, облив самогоном, — сожгите у надменных дверей дворца!

«...они прибегнули к Миссионерам, те не знали, как решиться, возили бедную Консепсию в церковь, исповедовали ее, убеждали к отказу, но решимость с обеих сторон наконец всех успокоила. Святые отцы оставили разрешению Римского Престола, и я принудил помолвить нас, на что соглашено с тем, чтоб до разрешения Папы было сие тайною».

№ 10

Чин икс: «Еще есть образ Божьей Матери, где на эмальке матовой автограф Их-с...»

«Я представлял ей край Российской посуровее и притом во всем изобильной, она была готова жить в нем...»

№ 11 Резанов — Конче

Я тебе расскажу о России, где злодействует соловей, сжатый страшной любовной силой, как серебряный силомер. Там храм Матери Чудотворной. От стены наклонились в пруд белоснежные контрофорсы, будто лошади воду пьют. Их ночная вода поила вкусом чуда и чебреца, чтоб наполнить земною силой утомленные небеса. Через год мы вернемся в Россию. Вспыхнет золото и картечь. Я заставлю, чтоб согласились царь мой, Папа и твой отец!

VIII

(В Сенате)

Восхитились. Разобрались. Заклеймили. Разобрались. Наградили. Вознесли. Разобрались. Взревновали. Позабыли. Господи, благослови! А Довыдова с Хвастовым посадили.

IX

Молитва Богоматери — Резанову

Светлый мой, возлюбленный, студится тыща восьмисотая весна! Матерь от Любви Своей Отступница, я перед природою грешна. Слушая рождественские звоны, думаешь, я радостна была? О любви моей незарожденной похоронно бьют колокола. Надругались. А о бабе позабыли. В честь греха в церквах горят светильни. Плоть не против Духа, ибо дух — то, что возникает между двух. Тело отпусти на покаяние! Мои церкви в тыщи киловатт загашу за счастье окаянное губы в табаке поцеловать! Бог, Любовь Единая в двух лицах, воскреси любою из марусь... Николай и наглая девица, вам молюсь!

Эпилог

Спите, милые, на шкурах росомаховых. Он погибнет в Красноярске через год. Она выбросит в пучину мертвый плод, станет первой сан-францисскою монахиней. 1970

Скульптор свечей

Скульптор свечей, я тебя больше года вылепливал. Ты — моя лучшая в мире свеча. Спички потряхиваю, бренча. Как ты пылаешь великолепно волей Создателя и палача! Было ль, чтоб мать поджигала ребенка? Грех работенка, а не барыш. Разве сжигал своих детищ Коненков? Как ты горишь! На два часа в тебе красного воска. Где-то у коек чужих и афиш стройно вздохнут твои краткие сестры, как ты горишь. Как я лепил свое чудо и чадо! Весны кадили. Капало с крыш. Кружится разум. Это от чада. Это от счастья, как ты горишь! Круглые свечи. Красные сферы. Белый фитиль незажженных светил. Темное время — вечная вера. Краткое тело — черный фитиль. «Благодарю тебя и прощаю за кратковременность бытия, пламя пронзающее без пощады по позвоночнику фитиля. Благодарю, что на миг озаримо мною лицо твое и жилье, если ты верно назвал свое имя, значит, сгораю во имя Твое». Скульптор свечей, я тебя позабуду, скутер найму, умотаю отсюда, свеч наштампую голый столбняк. Кашляет ворон ручной от простуды. Жизнь убывает, наверное, так, как сообщающиеся сосуды, вровень свече убывает в бутылке коньяк. И у свечи, нелюбимой покуда, темный нагар на реснице набряк. 1977

Песня акына

Не славы и не коровы, не шаткой короны земной — пошли мне, Господь, второго, — чтоб вытянул петь со мной! Прошу не любви ворованной, не милостей на денек — пошли мне, Господь, второго, — чтоб не был так одинок. Чтоб было с кем пасоваться, аукаться через степь, для сердца, не для оваций, на два голоса спеть! Чтоб кто-нибудь меня понял, не часто, ну, хоть разок. Из раненых губ моих поднял царапнутый пулей рожок. И пусть мой напарник певчий, забыв, что мы сила вдвоем, меня, побледнев от соперничества, прирежет за общим столом. Прости ему. Пусть до гроба одиночеством окружен. Пошли ему, Бог, второго — такого, как я и он. 1971

Реквием оптимистический

За упокой Высоцкого Владимира коленопреклоненная Москва, разгладивши битловки, заводила его потусторонние слова. Владимир умер в 2 часа. И бездыханно стояли полные глаза, как два стакана. А над губой росли усы пустой утехой, резинкой врезались трусы, разит аптекой. Спи, шансонье Всея Руси, отпетый. Ушел твой ангел в небеси обедать. Володька, если горлом кровь, Володька, когда от умных докторов воротит, а баба, русый журавель, в отлете, орет за тридевять земель: «Володя!» Ты шел закатною Москвой, как богомаз мастеровой, чуть выпив, шел популярней, чем Пеле, с беспечной челкой на челе, носил гитару на плече, как пару нимбов. (Один для матери — большой, золотенький, под ним для мальчика — меньшой...) Володя!.. За этот голос с хрипотцой, дрожь сводит, отравленная хлеб-соль мелодий, купил в валютке шарф цветной, да не походишь. Спи, русской песни крепостной — свободен. О златоустом блатаре рыдай, Россия! Какое время на дворе — таков мессия. А в Склифосовке филиал Евангелия. И Воскрешающий сказал: «Закрыть едальники!» Твоею песенкой ревя под маскою, врачи произвели реа- нимацию. Вернули снова жизнь в тебя. И ты, отудобев, нам всем сказал: «Вы все — туда, а я оттудова...» Гремите, оркестры! Козыри — крести. Высоцкий воскресе. Воистину воскресе. 1971

Автомат

Москвою кто-то бродит, накрутит номер мой. Послушает и бросит — отбой... Чего вам? Рифм кило? Автографа в альбом? Алло!.. Отбой... Кого-то повело в естественный отбор! Алло!.. Отбой... А может, ангел в кабеле, пришедший за душой? Мы некоммуникабельны. Отбой... А может, это совесть, потерянная мной? И позабыла голос? Отбой... Стоишь в метро конечной с открытой головой, и в диске, как в колечке, замерзнул пальчик твой. А за окошком мелочью стучит толпа отчаянная, как очередь в примерочную колечек обручальных. Ты дунешь в трубку дальнюю, и мой воротничок от твоего дыхания забьется, как флажок... Порвалась связь планеты. Аукать устаю. Вопросы без ответов. Ответы в пустоту. Свело. Свело. Свело. С тобой. С тобой. С тобой. Алло. Алло. Алло. Отбой. Отбой. Отбой. 1971

* * *

Я шел вдоль берега Оби, я селезню шел параллельно. Я шел вдоль берега любви, и вслед деревни мне ревели. И параллельно плачу рек, лишенных лаянья собачьего, финально шел ХХ век, крестами ставни заколачивая. Дубы глядели на закат. Ни Микеланджело, ни Фидий, никто их краше не создаст. Никто их больше не увидит. «Окстись, убивец-человек!» — кричали мне, кто были живы. Через мгновение их всех погубят ядерные взрывы. «Окстись, палач зверей и птиц, развившаяся обезьяна! Природы гениальный смысл уничтожаешь ты бездарно». И я не мог найти Тебя среди абсурдного пространства, и я не мог найти себя, не находил, как ни старался. И в городах, и в хуторах стояли Инги и Устиньи, их жизни, словно вурдалак, слепая высосет пустыня. Кричала рыба из глубин: «Возьми детей моих в котомку, но только реку не губи! Оставь хоть струйку для потомства». Я шел меж сосен голубых, фотографируя их лица, как жертву, прежде чем убить, фотографирует убийца. Стояли русские леса, чуть-чуть подрагивая телом. Они глядели мне в глаза, как человек перед расстрелом. Земля пустела, как орех. И кто-то в небе пел про это: «Червь, человечек, короед, какую ты сожрал планету!» 1983