Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Он вспоминал о великой войне с Францией, которая навсегда зачеркнула его неиссякаемые рассказы о былых заокеанских походах и похоронила его репутацию признанного авторитета по части кровопролитий и огнестрельного оружия, о войне, которая возродила былой жар его любви к фатерланду, закрутила в своем бешеном вихре и наконец выбросила в родном городишке, где снова потянулись парады с барабанным боем, снова праздновались праздники и прибавилось еще больше устоявшихся невыносимых традиций.
Удар грома нарушил размышления Питера и привел его в себя. Взглянув на небо, он увидел над липами своего сада иссиня-черную
— Мистер Джон Фолинсби, — прочитал Питер вслух.
— Господин и четыре дамы, — сказала служанка.
В мозгу Питера медленно всплыли воспоминания.
— Иностранцы, — продолжала служанка, — кажется, из Америки.
Услышав это магическое слово, добрый Питер поспешил в гостиную, очень довольный, но смущенный и растерянный, как школьница.
Однако гости его не выказывали ни малейшего смущения. Три юных девицы держались весьма свободно: одна уселась за фортепьяно, вторая у стола рассматривала альбом с фотографиями, а третья стояла у жардиньерки и уже сорвала розу, которая больше других была ей к лицу. На диване уютно устроилась последняя из дам — очевидно, самая старшая, если признаком возраста можно считать выражение усталости и скуки. Все четверо были хорошенькие, изящно одетые по последней моде и, к удовольствию Питера, разбавленному некоторой долей растерянности, чувствовали себя совершенно как дома.
Радушную улыбку хозяина они встретили вопросительными взглядами в сторону джентльмена, который в это мгновение изучал висящий у окна барометр. Тот оторвался от метеорологических исследований, сделал шаг вперед и с добродушной развязностью протянул Питеру руку. Это был высокий, статный мужчина одних лет с Питером, но, как и его спутницы, он выглядел в сто раз моложе своего возраста.
— Питер Шредер, я полагаю?
Сияющий Питер от всей души тряс протянутую руку.
— Ja, в самую точку. Питер Шредер.
— Ты меня не помнишь, — продолжал незнакомец с легкой улыбкой. — Я видел тебя всего раз в Испанской Лощине. В тот самый день, когда тебе привалило счастье! Мы тогда с ребятами из Сухого Ручья побывали у тебя. Как поживаешь, старина? Видно, хорошая еда тебе на пользу?
Питер все тряс его руку и, с трудом подбирая полузабытые английские слова, говорил, что «узнал его с первого ше фсгляда».
— Когда я месяц назад укатил из Калифорнии, то обещал ребятам, что непременно разыщу тебя хоть под землей, — продолжал незнакомец. — Вчера я приехал в Кельн. Услыхал, что ты здесь. И решил прогуляться с дамами. Познакомься. Рози Тиббетс, Грейс Тиббетс, Минни Тиббетс, миссис Джонсон.
Питер, вообще человек застенчивый, совсем смешался перед этой выставкой блестящих глазок и парижских туалетов и мог только, заикаясь, бормотать слова сожаления о том, что фрау Шредер уехала навестить задушевную подругу и не может их приветствовать.
Миссис Джонсон, та, что сидела на диване, очень сокрушалась, что не может ее
Однако немногие американские усовершенствования, которые он, на удивление негодующих соседей, ввел в своем хозяйстве, не произвели на посетителей никакого впечатления.
— Какое старье! У нас теперь все самодействующее, — томно заметили дамы.
— Отстал от века, старина, — вынес свой приговор еще менее деликатный Фолинсби.
Питер, чуть-чуть обескураженный, тем не менее сохранял неизменное добродушие и наконец с победоносным видом остановился перед дверью небольшой каморки.
— Сейчас я покажу фам нечто такое… Это не трепует никаких усовершенствований, а? То, что хорошо знакомо вам и нам, старым соратникам. Это мои личные апартаменты. А то, что в них, может понять только американец!
С такими словами он распахнул дверь, и взорам гостей представилась комнатушка, где над окном был укреплен американский флаг. По одну сторону висел портрет Авраама Линкольна, по другую — синее кепи и блуза сержанта американской армии.
Питер молчал, чтобы не мешать взрыву патриотических чувств гостей.
Но, к его изумлению, эта выставка национальных реликвий встречена была мертвым молчанием. Не веря своим глазам, Питер отдернул оконные занавески и смахнул несуществующую пыль с портрета президента-мученика.
— Это Линкольн!
— Хромолитография? — спросил Фолинсби.
— Не знаю, — слегка опешив, ответил Питер.
— На портрете он не так безобразен, — заметила миссис Джонсон, — хотя всегда был очень уродлив.
— Кошмарно! — подхватила мисс Рози.
Питер выдавил из себя улыбку.
— Он не был хорошенький, как шенщина, — сказал он, и собственная неуклюжая попытка быть галантным вызвала на его щеках густой апоплексический румянец.
— А это что? — спросил Фолинсби, указывая тростью на кепи и блузу. — Обноски из Испанской Лощины?
— Опноски?! — задохнулся Питер. — Это же мои мундир!
Фолинсби засмеялся.
— А я было подумал, что это гнилая одежда, отвергнутая военным министерством и пущенная в распродажу. Ребята охотно брали ее по дешевке, чтобы ковыряться в ямах. Да-да, теперь я припоминаю. Наши здорово смеялись, когда ты пошел на эту войну, до которой тебе и дела-то не было.
— А на чьей стороне вы сражались, мистер Шредер? — спросила миссис Джонсон с вежливым интересом.
— На чьей стороне? — Питер был слегка удивлен. — Я трался за северян.
— У меня дядя служил в федеральной армии, а два кузена — в войсках конфедератов, — томно заметила мисс Минни.
— На тругой стороне тоже были хорошие репята, — поспешил ответить добросердечный Питер.
— Когда они вернулись домой, им всем ужасно надоела война, всем без исключения, — спокойно добавила мисс Минни.