Собрание сочинений. Том 3. Путешествие в Китай в 2-х частях
Шрифт:
В это жилище, парадными воротами, стоявшими настежь для нашего приема, ввели нас различные тусулакчии, закирокшии и бошки; они были при нас дорогой, очутились и здесь с прибавкой других, – кто в качестве пристава подворья и для нашего приема, кто для исполнения наших приказаний, и все вместе ровно ничего не делавшие, несмотря на то, что разноцветные, красные, белые и синие шарики, украшавшие их шапки, то и дело мелькали и блистали на солнце, а сами они то входили, то выходили из комнат с различными посулами и комплиментами. Но это только присказка, а сказка впереди.
Явилась толпа нерб, слуг, предшествуемых двумя галдами, китайскими чиновниками: слуги несли на двух столах бесконечное множество (кажется 95) тарелочек с конфетами и различными китайскими сластями; чиновники приветствовали речью, слаще самих сластей, от имени амбаней, правителей, и собственного своего.
На первый раз тем и обошлось; наговорили друг другу много любезностей и разошлись, хотя у каждого было на душе другое: у них – выспросить, когда и как мы посетим амбаней? у нас – как и на каких условиях они нас примут? На другой день явились два других чиновника, и так как скорый визит амбаням с нашей стороны выразил бы степень уважения этим важным лицам, то посланцы их, как бы между разговорами, в дружеском совете от самих себя, высказались, наконец, о цели своего посещения, которая и составила постоянный предмет прений во время четырехдневного нашего пребывания в Урге. С этими мы не сошлись, и на третий день явились еще и еще галды, – всегда попарно, монгольский и маньчжурский, первый, как местная власть, второй, как соглядатай здешнего правительства, назначаемый из Пекина, и всякая чета утверждала, что предшествовавшая ей ничего не знает, ничего не смыслит, что, правда, и она не может положительно знать мнения амбаней; но все-таки, как ближайшая к ним, полагает, что эти правители Монголии гораздо умереннее в требованиях, и вслед за тем делала еще некоторые уступки, уверяя, что амбани, как люди умные, непременно согласятся на них. Наконец, после долгих и жарких споров, согласились в главных статьях приема. В Пекине, где вежливость доведена до утонченности, до самых мелочных и часто тяжелых церемоний, знание которых составляет предмет гордости и славу образованного китайца, – хозяин, как бы ни был высок саном, решившись принять к себе в дом посетителя, отдает ему первое место и всякий почет, хотя гость, знающий также приличия, сумеет отказаться от них; но мы были в Монголии…
Около полудня отправились мы, в сопровождении казаков и монголов, в приемную залу яманя, присутственного места, где уже ожидали нас амбани. Толпа чиновников окружала их, сидящих против дверей, на диване; они подали руки, как было условлено прежде, мне и начальнику миссии, и просили нас садиться на стульях, поставленных напротив них не в дальнем расстоянии, так что между нами и ими могли только поместиться одни драгоманы. Разговор шел обычным порядком о том, благополучно ли в нашем табуне, довольны ли мы сопровождающими нас чиновниками, хороши ли всходы хлебов в России, словом, о всем том, о чем ведется между людьми порядочными; мы наперед знали его, и потому он нисколько не занимал ни нас, ни амбаней. Гораздо любопытнее были для них – наши наряды и вооружения казаков, для нас – вся окружающая, пестрая и еще новая картина предметов и лиц. Главный монгольский правитель человек не старый, с лицом умным и приятным; речь его плавная, медленная; манеры вкрадчивые; словом, во всем виден человек, не только вполне знающего приличия, но и часто обращавшийся при дворе; красный, резной шарик на шапке свидетельствовал о его высоком сане; над ним висела похвальная доска, род диплома, писанная от лица богдохана, – милость очень редкая в Китае. Лицо соправителя его, маньчжура, тучное, не приветливое, очень не понравилось нам; мы, впрочем, были предупреждены против него, монголами, которые сказали, что он был понижен степенью в Пекине за взятки, и в самой Монголии не пользовался хорошей репутацией, между тем как монгольский правитель известен был своей честностью, понимая это слово, не слишком в обширном смысле. – Подали чай. В этом, по-видимому, мелком обстоятельстве, множество оттенков вежливости; если угощают только гостя, значит хозяин жалует его чашкой чая из милости, а не распивает его с ним, в сообществе, и в таком случае порядочный человек откажется от этой чести. Отпивши чай, мы разменялись подарками, как равные с равными, из рук в руки. Монгольскому амбаню особенно понравилась массивная стеклянная накладка с цветами внутри; он сознался, что еще не видал подобной вещи; я отвечал ему, что это новое изобретение, и потому я нарочно взял эту вещь для него, зная, что он следит за всеми новостями и изобретениями в свете. Оба мы разумели под словом света Китай и Россию по преимуществу. Мы вышли из приемной комнаты и уехали домой в том же порядке, как и приехали.
Урга – собственно название урочища, орошаемого речками Иге-сельбы и Багасельбы, впадающими в Толу: по-монгольски урга значит приплод; равнина, вероятно, названа так потому, что привольна для пастбища табунов, которые скоро размножаются здесь. Город называется, собственно, Курень, и монголы и китайцы употребляют чаще это последнее слово. Урга есть палладиум Монголии. В нем пребывает глава их веры, кутухта-геген, в нем их капища, в которых, по свидетельству сопутствовавших нас монголов, до 10,000 лам.
Урга, как называем мы, или, правильнее, Курень, расположен на пригорье и представляет довольно оригинальный вид: позолоченные маковки и шпицы кумирень, ярко зеленые крыши зданий, зубчатые решетки и пестрота юрт, в которых помещаются ламы и многие капища, наконец, несколько деревянных не богатых зданий, огромная школа, где обучается тибетскому чтению и духовной музыке до 1,000 человек, общая трапезная и проч., – все это довольно красиво издали, но грязно внутри. Дома вана и амбаня стоят особняком и также довольно невзрачны. Делами духовенства управляет собственно шанцзаба; сам кутухта ни во что не входит. Не знаю, почему, но он то и дело здесь перерождается, т. е. умирает, и тут начинается нескончаемая история отыскания души его, переселившейся, будто бы, в другое тело; сношения с Пекином, Ургой и Хлассой становятся самые деятельные; апатия монгольских князей быстро исчезает и уступает место искательству и интриге: наконец, тибетский Далай-лама указывает избранное монгольское семейство, и мальчик, родившийся в тот день, когда помер прежний кутухта, назначается его преемником и продолжает его жизнь. Новый кутухта всегда сказывается народу каким-нибудь необыкновенным образом; один из них, вошедши в первый раз в кумирню, отыскал в нем ламу, любимца прежнего кутухты, то есть своего любимца, хотя ни разу его не видал после перерождения; другому, во время служения, подали колокольчики, употребляемые для подания разных знаков, и он сейчас заметил, что не было одного колокольчика, который всего чаще употреблял его предшественник. Кутухты пользуются чрезвычайным уважением монголов и весьма значительными доходами; сами китайцы оказывают им наружные знаки почтения.
Мне часто случалось заходить в кумирни во время служения лам; доступ свободен для всех, не то что в магомметанские мечети. В кумирне, против главного входа, который обыкновенно бывает обращен к югу, стоят истуканы, большей частью деревянные, иногда позолоченные; посреди их изображение самого Шагямуни. Главный лама сидит в устроенной у дверей ложе, лицом к кумирам; он отличается от других богатой губерой, род шали, которую во время служения то свивает, то надевает как плащ. Служащие ламы стоят близ ложи, в мантиях, с курильницами в руках, и читают нараспев свои священные книги; другие сидят полукружием на полу и повторяют гимны, которые начинает главный лама, беспрестанно позванивая серебряным колокольчиком. Иногда служение лам сопровождается духовой музыкой, инструменты которой здесь заменяют морские раковины. Оно совершается на тибетском языке. Только одна кумирня в Китае имеет право совершать служение на языке монгольском.
Близ Урги, верстах в трех от нее, находится куренский Май-ма-чен, т. е. китайская торговая слобода. Он больше кяхтинского Май-ма-чена, но грязнее и беднее его. Жители, также как и в нашем Май-ма-чене – Шан-сийцы, числом до 4,000. Они снабжают монголов всеми предметами роскоши; кроме того, один из главных промыслов их, – доставка леса в Пекин и Хухутон. По просьбе зургучея, некоторые из наших пили у него чай, а оттуда отправились в лавки, но ничего не могли купить, потому что здешнюю ходячую монету, подобно как у нас на линии и между монголами, составляет кирпичный чай, – монета слишком громоздкая, чтобы носить ее с собой.
Глава V
Выезд из Урги. – Кочевья Тушету-хана. – Пространство и население Монголии; беглый очерк ее политического состояния и истории.
Мы выехали из Урги 7 августа. От самого нашего подворья почва изменяется: начинаются мергели и филлад; но страна все еще представляет вид гористый.
Не доезжая Толы, мы увидели справа, на южной стороне Хан-олы, сборище монголов: это место сейма Тушету-ханова аймака. Тушету-хан, один из четырех владетелей Халхи. Халха простирается от самой русской границы до Урги и гораздо далее, на пути нашем; кочевья Тушету-хана занимают оба берега р. Толы и простираются – на восток до Гентея, на запад до Онгин-гола и на юг до Сунитов. – Но я убеждаюсь более и более в необходимости окинуть хотя беглым взглядом политическое и историческое положение страны, в которую давно уже ввел читателя и по которой долго еще буду водить его; иначе многие частности останутся непонятными и вообще разъединенными от целого.
Монголия занимает огромное пространство, которое могло бы поглотить все европейские государства, за исключением России, – пространство от Маньчжурии до Тибета, Туркестана и Киргизской степи на запад, от границ России до Великой Китайской стены на юг, или от 8 до 40° долготы по пекинскому меридиану и от 35 до 53° северной широты. – Со времени ее зависимости от Китайской Империи, т. е. с начала прошедшего столетия, она разделена в политическом отношении на пять частей: Внутреннюю Монголию, Халху, Чжунгарию, Хухенор и Заордос. Кроме земель, совершенно присоединенных к Китаю, все прочие во внутреннем своем распорядке следуют особым законам, пополненным и пересмотренным из прежних, китайским правительством, и приспособленных к настоящему политическому положению страны. Законы эти, изданные на монгольском, маньчжурском и китайском языках, под названием Уложения трибунала внешних сношений, переведены на русский язык г. Липовцовым и напечатаны в 1828 году.
Монголы, как военное сословие Китайской империи, разделены на знамена, сообразно разделению маньчжурского народа; большие аймаки содержат в себе по нескольку знамен; знамена соединены в отдельные управления, называемые по-маньчжурски чулган, т. е. сейм.
В Восточной или Внутренней Монголии 24 аймака, а в них 49 знамен, в которых считается служилых людей 193,950.
В Хахле четыре аймака, которые сохранили прежнее название ханств; в них 86 знамен, а служилых людей 24,450.
В Хухеноре пять аймаков; знамен 29; служилых людей 15,075.