Собрание сочинений. Том 3.Свидание с Нефертити. Роман. Очерки. Военные рассказы
Шрифт:
Федор тоже сунул руку в карман, нащупал угловатый бюстик Наполеона, намотал на ладонь конец веревки, не спеша, вразвалочку, двинулся на Лешку. Пять шагов, четыре шага, три… Заломленная папироса, прищуренные глаза…
Федор бросился. Мальчишка, сунувшийся между ним и Лешкой, отлетел в сторону. Лешка с силой ударился спиной и затылком о стену проезда. Левая рука Федора схватила его за горло, мальчишески нежное, податливое. На крученой бечеве закачался, разворачиваясь, настороженно топорща острые углы треуголки, свинцовый Наполеон.
— Кто сунется — уложу! —
И паренек с крысиной веснушчатой физиономией нехотя отступил.
— А теперь слушай, — обратился Федор к Лешке. — Да руками не дергай, сопля! Пока ты перышко вытащишь из кармана — зоб вырву. И легко… Ты чуешь?.. — Стиснул легонько мягкую шею, глаза Лешки выкатились. — Слушай… Ежели твои мальчики хоть раз встанут на дороге — я изувечу тебя! Ежели хоть один из них пальцем тронет Виктора — я изувечу тебя! Только тебя, вошь! А ежели будете особенно надоедать — слышишь ты, кусок дерьма? — убью! Не таким, как ты, загривки ломал. Заруби себе на носу, я — фронтовик.
Мальчики стояли в стороне, держали руки в карманах, сердито топорщащийся Наполеон на веревочке вызывал у них уважение.
— Ты слышал?
— Пыс-сти, — прохрипел Лешка.
— Повтори, — Федор сильней сдавил шею.
Лешка захрипел, округлившиеся глаза лезли из глазниц.
— Ну?
— Чего л-ле…
— Ну?
— Н-не трогали же…
— Повтори, сукин сын, что я сказал!
— Не тронем… Ладно…
— Да ну, вот спасибо, одолжил.
— Ви… Виктора не… не тронем.
— Уже кое-что. А сейчас вынь правую руку. Давай, давай!.. Э-э, нет, не пустую. Вынь, что держал… Да быстро, сволочь! Задушу! — Лешкины глаза вот-вот брызнут на мостовую. — Вот так-то, малыш.
Федор отпустил Лешкино горло, отобрал финку, повертел ею перед его носом:
— На память возьму. Сам, наверное, точил, знаешь, какая она… А теперь держите своего героя, с ног валится, и штаны, должно, мокрые.
Он толкнул Лешку в кучу, пошел, не оборачиваясь, к подъезду, покачивая свинцовым Наполеоном.
На лестнице открутил веревку с ладони, сунул Наполеона в карман вместе с финкой. Если б так быстро можно было решать все осложнения в жизни!..
Вера Гавриловна шепотом сказала у дверей!
— У вас гость. Час, как ждет.
При появлении Федора у человека, сидящего в его комнате, соскользнула с колен рука, деревянно стукнула о стул. Он встал, и на фоне окна обрисовались косо поставленные плечи, одно выше другого.
— Валентин Вениаминович!
— Здравствуй, дружок.
Светло-бежевый отутюженный костюм, светлая шляпа на эскизе витрины, седые виски, ввалившиеся щеки, хрящеватый нос, теплящаяся улыбка в черных, узко посаженных глазах.
— Никак не ждал, конечно?
— Никак.
— Сядем. Есть разговор.
Уселся поудобнее на стуле, вытянул во всю комнату длинные ноги, закурил, пытливо поглядывая на Федора.
— Чем живешь? Начнем с этого.
— Коллекционирую произведения искусств.
— Гм… И где они?
— Ношу в кармане. Вот, например.
Федор вынул свинцового Наполеона, поставил на стол.
— А почему надета петля на шею этого произведения?
— Для удобства. Талисман. Ношу для счастья, на груди, ближе к сердцу.
— И как? Помогает?
— Помогло.
— А это что? — Валентин Вениаминович указал на лист ватмана под своей шляпой.
— Олицетворение изобилия, которое я должен осветить в витрине одного почтенного «Гастронома».
— Ясно. А не согласишься ли принять заказ на картину?
— Заказ? На картину?..
— Ну, ну, восторг преждевременен. Вряд ли эта картина сулит большие творческие наслаждения. Будем рассматривать ее как приличный заработок.
— Но все-таки картина!
— Да, все-таки картина, а не черная поденщина.
— Спасибо. Я даже не верю, почему мне?..
— Почему? — У Валентина Вениаминовича появилось на лице упрямое и жесткое выражение, в глазах пропала улыбка. — Не считай меня благотворителем, я просто пытаюсь спасти свой труд. Да, свой, кровный, если хочешь высоких слов, — выстраданный. Я встречаю в жизни какого-то зеленого юнца, неотесанную деревенщину, который если и успел узнать что-нибудь в жизни, то только то, как прикладывать автомат к плечу, как зарываться носом в землю от снарядов. Я его пять с лишним лет учу, я с замиранием сердца день ото дня стою за его спиной. Учти — с замиранием, так как ставлю большую ставку — кусок своей жизни. Выйдет он к финишу, завоюет он лавры — я выиграл. Он может это и не замечать, он может самодовольно думать, что этот долговязый, с консервативными взглядами педант-наставник ни при чем, все успехи идут от бога. Но и благословенного богом скакуна можно выездить так, что его будут обгонять клячи. Вы все не замечали мою узду. Я ставлю это себе в заслугу… И вот приходит время, когда я начинаю верить — не подведет, выиграет. Но как раз в это-то время он уходит из моих рук, попадает в стойло, где у него вянут мускулы, скисает душа. И опять я в проигрыше! Кусок моей жизни, крупная ставка — нет, не хочу выбрасывать на ветер. Не благотворительность. Ты понимаешь это?
— Понимаю, — сказал Федор. — Но все равно спасибо. Где ваш заказ?
Валентин Вениаминович придвинул к руке Федора листок, вырванный из записной книжки:
— Вот адрес. Это одна из новых гостиниц. Спроси Николая Филипповича, назови свою фамилию. Она ему уже известна от меня и апробирована лицом более авторитетным, чем я.
— Завтра я встречусь, — сказал Федор, забирая адрес.
— Еще раз предупреждаю — вряд ли заказ полностью придется тебе по вкусу.
— Я стал алчным, мне нужны деньги, чтоб вырваться отсюда и без оглядок нырнуть в настоящую работу. Там и буду услаждать свой вкус.
— Вырваться… Ты наметил — куда?
— Сниму светлую комнату за городом, переоборудую ее в мастерскую.
— Нужны ли сейчас деньги на разбег? Только, пожалуйста, без церемоний!
— А это? — указал Федор на эскиз гастрономической витрины. — Это тоже деньги. На разбег хватит. Да и отступить уже нельзя — договорился, аванс взял.