Собрание сочинений. Том 3.Свидание с Нефертити. Роман. Очерки. Военные рассказы
Шрифт:
Вершит делами дивизиона политрук Сергеев. Этот человек с пышными плечами и широким бабьим тазом до сих пор был неприметен. Он не появлялся на марше среди колонн, не командовал на огневой во время боя, не сидел на наблюдательном пункте. Все знали комиссара дивизиона и капитана Голованова, похожих друг на друга, в солдатских касках, с автоматами, крепко сбитых, грубоватых, напористо деятельных. От них бегали связные, от них летели приказы, их требовало командование к телефону, к ним обращались за помощью. Комиссара убило шальной
Оказалось — жив, не ранен, с грехом пополам, как все, переправился и на этом берегу должен заменить погибшего комиссара.
Капитан Голованов, прежде лишь мимоходом замечавший его, сейчас сидел в стороне, натянув на лоб пилотку, праздно глядя в землю. Его часть отступила, опрокинутые взрывами пушки валяются по степным дорогам среди трупов людей и лошадей, он — командир и должен ответить. Его посылают в штрафной батальон. И это почему-то решил новый комиссар Сергеев.
Сергеев на солнцепеке разбирает какие-то бумаги, к нему и от него бегают связные.
Солдаты озлоблены. Кто виноват в том, что оказались за Доном? Конечно, начальство. Поругивают вполголоса:
— Попляшут в нашей шкуре.
— Наша-то шкура теперь помягче будет. Из штрафа ников-то вырвешься, ежели только кровью обмоешься.
— А комиссар нынешний вроде свят. Сам небось через Дон в солдатских обмоточках прискакал.
— Интересно, кормить он нас думает?
— Заглянул бы я, братцы, в котелок.
— Карабин бросил, а котелок небось цел, фигура.
— Вот погляжу на твою фигуру, когда баланду раздавать будут, — не поклонишься ли моему котелку.
Твердым шагом, с выражением деловитой запарки на молодом лице подошел один из замполитов, развернул бумагу, откашлялся, суровым голосом стал читать фамилии:
— Рядовой Аверкиев!
Солдаты выжидающе глядят на неприступного замполита, гадают, что сулит эта перекличка, — может, за продуктами на продпункт пошлют, может, в наряд сунут.
— Рядовой Котельников!
— Я! — выкрикнул Миша Котелок.
— Младший сержант Матёрин!
— Я! — по-уставному бодро отозвался Федор.
За продуктами? Вряд ли… Великоват списочек-то.
Замполит судейски рубящим голосом извещает:
— Вышеперечисленные бойцы и младшие командиры за проявленную в боях трусость и паникерство, за безответственное отношение к высокому долгу защитника нашей Родины от фашистских захватчиков направляются в штрафную роту.
Молчание.
Замполит не торопясь свернул бумагу, взглянул поверх голов:
— Два часа на сборы!
Кто-то сдавленно вздохнул:
— Вот это да-а…
— Уделались, на нас отыгрываются, — сплюнул Мишка Котелок.
Замполит, прежде чем повернуться, напомнил строго:
— Приказ подписан комиссаром дивизиона.
Удалился твердым шагом — жаль, что степь не линейка, а то бы припечатал подметками.
— За что нас, братцы?
— За то, что с немцем не справился.
— Стрелочник виноват.
— Поди докажи, что ты не верблюд.
Федор вскочил на ноги:
— И пойду! Пойду к комиссару! Я — комсомолец! И чтоб меня насильно в бой!
Федор рванулся в сторону комиссара.
Вслед ему кто-то недружелюбно бросил:
— Чище других хочет быть…
Штрафная рота — да разве она страшна? Тот же фронт, а на фронте всюду смерть. Страшно клеймо преступника, клеймо труса, клеймо паникера! Как это пережить?
Новый комиссар дивизиона сидел на раскинутой плащ-палатке, положив на колено планшет, что-то писал. Он очень походил на знакомого Федору бухгалтера райпотребсоюза — широкое, сглаженное лицо, тугая складка под подбородком, глаза какие-то послеобеденные, дремотные. И в рыхлой фигуре с брюшком, переваливающим через ремень, было что-то домашнее, обогретое, напоминавшее о тюлевых занавесках, разбитых шлепанцах, кошке, мурлычащей на коленях…
— Разрешите обратиться!..
— Садитесь, пожалуйста… Одну минуточку… Да, я вас слушаю.
Добрый, обнадеживающий голос.
— Разрешите спросить, товарищ комиссар, за что меня послали в штрафроту?
— М-м… — Комиссар не знал Федора Матёрина, младшего сержанта из взвода управления второй батареи, видел его впервые и, конечно, не мог ответить, за что именно его послали в штрафную роту. Но он, наверное, был добрый по натуре человек, поэтому не поднял с места, не повернул обратно со словами «приказы не обсуждаются». — М-м… — пожевал губами, отвел глаза. — Есть приказ…
— Приказ, наверное, указывает на трусов, паникеров, дезертиров?..
— М-м… В этом плане.
— Я — комсомолец!
— Очень жаль, очень жаль…
— Я обивал пороги военкомата, чтоб меня направили добровольцем!
— Охотно верю, охотно верю…
— Доказать, что я трус или паникер, не сможет никто!
— Не знаю, не знаю…
— Почему нужно ставить за моей спиной другого солдата, гнать меня в бой силой? Я и так буду воевать!
— Меня назначили — я должен выполнять. Есть приказ самого Сталина. Из подразделений, позорно отступивших перед противником, отчислять в штрафники по три человека.
— Сталина? Не верю!
— Я же вам объяснил… Совершенно недозволенное отступление. Приказ самого Сталина. Ничем не могу помочь.
— Дайте мне доказать, что я не трус, не паникер. Дайте задание! Пошлите на смерть!
— Там вы тоже можете доказать… Так сказать, смыть с себя…
— Что смыть? Что смыть? Мне нечего смывать!