Собрание сочинений. Том 3.Свидание с Нефертити. Роман. Очерки. Военные рассказы
Шрифт:
— Никто тебе косточек не перемывает, — сердито ответил Федор.
— И мое имя всуе не упоминалось?.. — И вдруг голос Вячеслава надломился: — Федор, скажи, почему в ваших глазах Слободко более прав, чем я?
— Слободко выпирают из института.
Короткая челка на выпуклом лбу, сведенные губы и широко открытые, с разлившимися зрачками глаза, в которых Федор видел свое отражение.
— Это правда? — спросил Вячеслав ватным голосом.
Иван Мыш, самый добросовестный из студентов,
— Православный передает тебе привет, — сказал Вячеслав.
— Ну?.. — Мыш не поднял головы.
— Просит поблагодарить за доверие…
— Ну?..
— И считает, что с выступлением на собрании лучше справишься ты.
— Я само собой. А вот другие по углам прячутся.
— Выступишь в защиту Слободко.
Иван Мыш распрямился, и Вячеславу сразу же пришлось задрать подбородок. В подернутых сонной поволокой глазах Ивана замерцало насмешливое любопытство.
— Смешочки все. Сойдетесь — как два кобеля… А тут — за Слободко… Ха!
— Никаких смешочков. Ты должен выступить в защиту Слободко.
— Это почему же — я должен?
— Потому, ваша милость, что вы — деятель, авторитет, к вашему слову прислушивается наша уважаемая администрация.
Иван Мыш поджал губы, и сразу его чеканная, составленная из плоскостей физиономия стала скопчески постной.
— Цацкаетесь. Подведет вас Слободко под монастырь. Запутаетесь по уши.
— И все же смилуйся.
— Сам говорил — баррикады в искусстве… Баррикады, а теперь на вот — не тронь Слободко.
— Баррикады, было бы тебе известно, я понимаю как острую борьбу мнений, а не нож из-за угла. Бороться — пожалуйста, а быть убийцей — нет! И тебе не советую.
Федор напомнил Ивану:
— Ты что-то прежде не лез на баррикады. Откуда теперь такая прыть?
— Хлопцы, сами знаете, не вас учить — время сложное, на каждом шагу враг. А разные свистуны, вроде Слободко, врагам подсвистывают… Я вот тут об одном деле узнал — волосы встали дыбом. Может, мы с вами за одним столом с врагами чаи распивали.
Вячеслав не знал о Милге, но Федор сразу насторожился.
— Ты о каких чаях говоришь?
— Мало ли о каких. Не всякое-то можно сказать.
Губы Ивана Мыша были постно сжаты.
— А все же?
— Голову снимут.
— Пусть твоя осведомленная голова останется на своем месте, — нетерпеливо перебил Вячеслав. — Но за Слободко придется заступиться.
— Ну уж нет. Укрывать не собираюсь. Выступай ты, коли он тебе так люб.
Вячеслав, холодно прищурившись, похлопывая пучком кистей по ноге, бросил, словно укусил:
— Выступлю.
— Вот и добре.
— Выступлю и скажу, что выбрасываем способных…
— На здоровьечко.
— Способных выбрасываем, а балласт оставляем. Выступлю и задам всему институту один вопрос…
— Это уж твое дело, меня не касается.
— Вряд ли. Вопрос: почему Слободко должен вылететь, а Иван Мыш, человек с сомнительными способностями, остается?.. Ты же знаешь, что я красноречив и… не слишком стеснителен в выражениях.
— И чего ты?.. Ну чего он на меня накинулся? — Иван Мыш повернул красное, растерянное лицо к Федору.
— И я выступлю, — подкинул Федор. — Не сомневайся.
— Ну и выступайте! Напугали кошку большой крысой.
— Ах, не боишься, что тебя вслед за Слободко из института попрут?..
— Не боюсь. Сами знаете — сижу крепко. Не какой-нибудь гнилой декадент.
— Что верно, то верно — не декадент и сидишь крепко, ужился. Пожалуй, и не попрут, но шум да звон поднимется. Шум тебе, как сухопутной курице море, противопоказан. Учти — ты не водоплавающий. Будь здоров, деятель. Обдумай наши слова. Пошли, Федор.
В дверях они наткнулись на Православного.
— Старик! Я слышал!
— Ну и что скажешь?
— Скажу — ты порядочный человек, старик! Преклоняюсь!
— Слободко другого мнения.
— Слободко — кретин! Слободко — идиот! Слободко надо бить по субботам, чтоб поумнел.
— Я удовлетворен этим заявлением, джентльмены.
А вечером в комнате общежития уже при участии Православного снова насели на Ивана Мыша. Никто не сомневался, что он сдаст позиции.
Общее институтское собрание состоялось через три дня. С докладом выступал доцент Белявкин.
Сколько трибунов прославились на века тем, что объясняли людям — во имя чего нужно поступать так, а не иначе. Во имя чего? Тот, кто решался бросить эти елова толпе, не должен быть серенькой личностью, он равен пророку.
Но странно, как только в институте появлялась необходимость объяснять, во имя чего нужно действовать так-то, вылезал доцент Белявкин.
Под побитым молью стареньким пиджачком — тощее тело, кажется, что при движении рук суставы должны скрипеть деревянным несмазанным скрипом, лицо без морщин, а стариковское, потертое, голос ровный, утомляющий… Он читал курс по истории искусства, не излагал, не рассказывал, а именно читал из толстых тетрадей, которые студенты прозвали «гроссбухами».
Доклад длился два часа и двадцать минут. Сюрреализм, абстракционизм, имажинизм, субъективизм, экзистенциализм — к мудреным названиям немудреные эпитеты: гнилой, пресловутый, вырождающийся… А под конец:
— В здоровой среде нашего института замечаются единичные нездоровые явления. Студент четвертого курса Слободко…
Белявкин указал на жертву.
Объявили перерыв.
Федор и Вячеслав курили. Подошел Иван Мыш — очи опущены долу, губы поджаты по-старушечьи, громко сопит… Из-под локтя Мыша вынырнул Православный, жадно уставился Мышу в лоб.