Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
— Но у вас же есть родные, друзья, — возразила девушка, отступая прочь от светящегося камня в почти суеверном ужасе. — Есть другие, имеющие больше прав…
— Никто не имеет больше прав, чем ты, — торопливо прервал ее старик, переводя слабеющее дыхание. — Считай это наградой, если хочешь. Или взяткой твоему возлюбленному, чтобы он выполнил, что обещал, и спас мои коллекции и рукописи. Если хочешь, считай это искупительной жертвой; быть может, я знал когда-то другую молодую девушку, которой такой подарок спас бы жизнь. Словом, думай что хочешь, но прими мой дар.
Последние слова он произнес шепотом. Сероватая бледность
— Вот здесь… план местности, описание руды… все — твое… скажи, что ты согласна… скорее, Грейс, скорее…
Он сник. Грейс нагнулась, чтобы приподнять ему голову, но в этот момент кто-то заслонил собою дверное отверстие. Быстро оглянувшись, она снова увидела лицо Дамфи.
На этот раз она не вскрикнула, но, словно разом набравшись решимости, повернулась к Деварджесу и сказала:
— Я согласна.
Она снова оглянулась, с вызовом в глазах; Дамфи исчез.
— Спасибо, — сказал старик.
Губы его продолжали шевелиться, но слов нельзя было разобрать. Глаза словно подернулись пленкой.
— Доктор Деварджес! — позвала Грейс шепотом.
Старик не отвечал. «Он умирает», — мелькнуло в голове у девушки, и внезапный, неведомый доселе страх овладел ею. Живо поднявшись, она бросилась к брату и попыталась разбудить его. Он только застонал во сне. В отчаянии она огляделась вокруг, потом подбежала к дверному отверстию:
— Филип!
Никакого ответа. Через длинный узкий ход она выбралась наружу. Уже стемнело, и в нескольких футах от хижины ничего не было видно. Она торопливо оглянулась назад, а потом, как видно совсем потерявши голову, ринулась во тьму. В ту же минуту две фигуры вышли из тени и скользнули в хижину. Это были миссис Брэкет и мистер Дамфи.
Их можно было принять за двух крадущихся хищных зверей — так осторожны, дерзки и в то же время опасливы были их движения. То они передвигались на ногах, то припадали на четвереньки. Они метались по хижине, сталкивались в полутьме, награждали друг друга тумаками и плевками, шныряли по углам, рылись в гаснущих углях, в остывшей золе, перебрасывали одеяла и бизоньи шкуры, оглядывали и обнюхивали все, что попадало им под руку. Признав свое поражение, они злобно воззрились один на другого.
— Сожрали, будь они прокляты! — хрипло прошептала миссис Брэкет.
— Не похоже было на съестное, — возразил Дамфи.
— Ты же сам видел, как девчонка вынула эту штуку из огня?
— Да.
— И потерла об одеяло?
— Да.
— Болван! И ты не разглядел, что у нее в руках?
— А что?
— Печеная картошка!
Дамфи был ошеломлен.
— А зачем ей было тереть печеную картошку об одеяло? Ведь сойдет хрустящая кожура! — спросил он.
— Господа не привыкли жрать в кожуре, — с проклятием ответила миссис Брэкет.
Дамфи все еще был под впечатлением сделанного открытия.
— Он сказал ей, что знает место, где есть еще, — прошептал он с жадностью.
— Где?
— Я не расслышал.
— Болван! Ты должен был ухватить его за глотку, вытряхнуть из него душу, — прошипела миссис Брэкет в бессильной ярости. — В блохе и в той больше отваги. Дай мне только добраться до девчонки. Тсс! Это что?
— Он шевелится, — сказал Дамфи.
В то же мгновение оба вновь превратились в застигнутых врасплох зверей, озабоченных только тем, чтобы унести поскорее ноги. Они боялись встать с места. Старик повернулся на бок и что-то прошептал в забытьи. Потом позвал:
— Грейс!
Показавши своему спутнику знаком, чтобы он молчал, женщина склонилась к старику:
— Это я, родной.
— Скажи ему, чтобы ничего не забыл. Пусть помнит свое обещание. Пусть скажет тебе, где яма.
— Где, родной?
— Он скажет тебе. Он знает.
— Я слушаю, родной.
— При входе в Моньюмент каньон. В ста футах севернее одиноко стоящей сосны. На глубине в два фута под пирамидой из камней.
— Да.
— Волки почуют.
— Да.
— Камни — защита от хищных зверей.
— Да, конечно.
— От когтей и клыков…
— Да.
— От голодных зверей.
— Да, родной.
Блуждающий взор старика вдруг погас, как задутая свеча. Нижняя челюсть отвисла. Он умер. А над его мертвым телом сидели скорчившись мужчина и женщина, испуганные, но ликующие. На их лицах играла улыбка, первая улыбка с того рокового дня, когда они вступили в каньон.
Глава 3. ГЭБРИЕЛЬ
Наутро обнаружилось, что в лагере не стало пяти человек. Доктор Деварджес умер. Филип Эшли, Грейс Конрой, Питер Дамфи и миссис Брэкет бесследно исчезли.
Смерть старика едва ли кого взволновала или опечалила, но бегство четверых вызвало у оставшихся приступ бессильной ярости. Беглецы, как видно, разведали путь к спасению и ушли, никому ничего не сказав. Буря негодования нарастала: имущество беглецов было тотчас конфисковано, а жизнь объявлена вне закона. Были предприняты некоторые шаги — общим числом не более двадцати, — чтобы преследовать изменников.
Только один человек знал, что Грейс ушла с Филипом, — это был Гэбриель Конрой. Когда он проснулся на рассвете, то нашел клочок бумаги, пришпиленный к одеялу; на нем было написано карандашом:
«Боже, благослови дорогого брата и сестренку и сохрани им жизнь, пока мы с Филипом не придем назад».
Рядом лежало немного еды; как видно, Грейс собирала прощальный подарок, экономя его из своего скудного рациона. Гэбриель немедленно присоединил эти крохи к своему запасу.
Потом он принялся нянчить сестренку. При своей природной жизнерадостности Гэбриель был еще наделен особым умением развлекать детей, скорее даже не умением, а талантом. Этот молодой человек имел все данные, чтобы стать первоклассной нянькой или сиделкой. Физическая сила сочеталась в нем с нежностью, густой рокочущий голос рождал доверие, руки были умелыми и твердыми, к широкой груди невольно хотелось припасть. Так уж повелось с самого начала их изнурительного похода, что матери поручали его заботам своих детей, старухи умирали у него на руках, и каждый, кто в чем-либо нуждался, шел к нему за помощью. Никому не приходило в голову благодарить Гэбриеля, да и сам он не ждал ни от кого благодарности. Даже не помышляя, что творит добро, он не придавал своим поступкам ни малейшего значения. Как это и бывает в подобных случаях, остальные думали, что ему виднее, и ценили его доброту не больше, чем он сам. Мало того, принимая услуги Гэбриеля, они взирали на него при этом с некоторым снисходительным сожалением.