Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
Мать закричала. Крик был так страшен, что оба вагоновожатых сразу затормозили. Публика высунулась из окон, а висевшие на подножках стали заглядывать под колеса.
— Тоже — мать! — отовсюду кричали женщине. — Балбеска несчастная!
Она металась в узком пространстве между трамваями, зовя: «Коля, Коля!» — и сразу сделалась какой-то растрепанной, жалкой.
— Какой из себя ваш? В голубой рубашке? Беленький такой?
Задыхаясь, отирая с лица пот, держа руку у горла, она кивала головой, глядя на окружавших ее полными ужаса глазами.
— Вон его какой-то военный подхватил на руки! Ранен наверно!
— Где, где? — Она заторопилась, куда ей указывали.
Высокий запыленный летчик, настолько запыленный, что казался одетым с ног до головы в одно серое, шел по тротуару, держа Николая на руках и все время целуя его. Мальчик смеялся и теребил летчика за уши. Он не казался ни раненым, ни даже ушибленным. Ему нравилось на руках у летчика.
— Товарищ военный, вы с ума сошли! — крикнула мать, догоняя летчика.
Тот продолжал итти, ничего не слыша.
— Колька ты мой, Колька! — бормотал он в блаженном безумии. — Как же ты тут оказался? Негодяй ты мой, милый!
Мальчик что-то отвечал ему.
— Слушайте, это хулиганство! — Мать схватила летчика за рукав и остановила его. Она была близка к истерике. — Куда вы потащили моего мальчика? — Она почти кричала: — Это безобразие! Оставьте его! Я позову милиционера!
Летчик оглянулся, точно его разбудили.
— Вы чего? — спросил он женщину.
Толпа уже окружила их шумным кольцом.
— Куда вы тащите моего мальчика? Это хулиганство!
— Какого вашего мальчика? Это мой собственный сын. — И, точно проверяя себя, летчик удивленно поглядел на малыша: — Ты чей сын, Коля?
— Твой! — кокетливо ответил тот и протянул руки к женщине. — А она — мама.
— Как она мама? А где же наша мама?
— Наша мама умерла, — объяснил Коля. — Немцы, когда пришли, они выстрелили в нее, а тетя Липа закрыла мне глаза, а потом я посмотрел…
— Понятно, Коля, понятно, — и отец судорожно втянул в себя воздух. — И вы взяли его? Давно? — спросил он женщину.
Она стояла, закрыв глаза, и скрипела зубами, будто превозмогая острую боль. Руки ее, все еще прижатые к горлу, дрожали.
— Вот что, — сказал летчик. — Вы маленько придите в себя. Как же мы тут… Надо бы нам поговорить… Куда вы шли?
— Домой.
— К себе?
— Ну да, к нам, — она несмело кивнула в сторону мальчика.
— Пошли. Я, правда, как чорт… да тут еще эдакий переплет… Ничего?
Толпа медленно расступилась.
— Ничего, что вы… — говорила женщина. — Вот сюда… Коленька, где твой платок? Вытри нос… Направо! Но вы не можете, не должны, вы не смеете действовать незаконно.
Летчик молчал. Она семенила за ним с таким виноватым видом, будто была уличена в преступлении, за которое ей грозит самое позорное наказание.
Они не помнили, как дошли.
Комната была маленькая, бедно обставленная, с кушеткой, столиком да примусом в углу, на чемодане.
Несколько стареньких игрушек лежало на подоконнике.
Летчик опустил сына на пол.
— Давайте познакомимся. Майор Бражнев.
— Рогальчук. Очень приятно. Думаю, что у нас не получится недоразумения.
— Какое тут может быть недоразумение? — сказал он, удивленно и вместе с тем строго взглянув на эту немного неприятную ему женщину.
Она была невысока, худощава, с очень милым лицом, которое портила только тяжелая складка у губ да выражение крайней растерянности — печать несчастья, бывшая душой всего лица.
Длинные волосы опоясывали голову светлым венком. Руки были тонки, голубоватых тонов. Малокровие.
— Садитесь, — сказал он. — Поговорим. Времени у меня мало.
— Стряхните с себя пыль, умойтесь, товарищ Бражнев, выпейте чаю…
В голосе женщины майор почувствовал желание удержать его и что-то противно выпросить, вымолить у него.
— Нет, сначала поговорим.
Все же, прежде чем начать рассказ, она успела выйти к соседке, и по звукам, скоро донесшимся из коридора, Бражнев догадался, что там разогревается чайник.
— Я жила в Ленинграде, — сказала Рогальчук. — В январе погиб мой муж. Почти на моих глазах. Я осталась одна. Было так тяжело, что я не знала, сумею ли жить. Мне нужна была жизнь рядом со мною, чья-то жизнь, чей-то рост… чье-то счастье, чтоб итти вместе с ним. Я решила усыновить сироту. Их было много. Но я не сразу нашла. Я искала похожего на мужа. Конечно, дети потом меняются, но хотя бы месяц-другой видеть родные черты в маленьком личике мне было просто необходимо. Затем я хотела, чтобы мальчик носил его имя. Когда я впервые увидела Колю, я сразу поняла — вот он, мой мальчик, мой навсегда.
— Какой же он сирота? — сказал майор. — Это ошибка.
— Нет, папа, я сирота, — вмешался Коля. — Тетю ж Липу опять немцы убили.
Он сидел, маленький, бледный, с личиком, тоненько разрисованным голубыми жилками, и внимательно следил за приключениями собственной жизни.
— В интернате мне сказали, что мать Коли убита, отец погиб на фронте, ближайшие родственники частью тоже погибли, частью в больнице на излечении. Я тут же договорилась с администрацией и взяла его.